Двойник для шута - Виктория Угрюмова

Императрица гордилась шутом. И тем, как прекрасно он ездит верхом, и тем, что горный львенок ластится к нему, и тем, что он искусно фехтует и стреляет из лука. Все, что бы ни сделал удачно Ортон-шут, радовало девушку так, как не должно было бы. Она мучалась этим, коря себя за малодушие, неверность и все, за что вообще могла укорить. И тут же стремилась оказаться рядом с шутом.

Наконец Арианна пришла к выводу, что ей необходимо выслушать чей-то совет, иначе она просто сойдет с ума, разрывая свое сердце на две части. Где-то в глубине души она и не хотела бы раздваиваться, не считала бы себя неправой, но традиции, предрассудки, ее воспитание — вся предыдущая жизнь противоречила такому отношению. Женщина не может любить двоих, не имеет права.

Сказал бы кто почему?

Граф Шовелен в сопровождении своего племянника катался верхом на специально отведенной для этого площадке. Там было много препятствий в виде каналов, заборчиков, высоких барьеров, и только искусные всадники могли преодолеть их. Несмотря на свой возраст, Шовелен сидел в седле прямо и непринужденно, а вот Трою такое катание давалось с трудом. Он не без зависти поглядывал на стройного дядюшку, с легкостью бравшего самые сложные препятствия.

Юноша подъехал поближе и спросил, утирая взмокший лоб батистовым платком:

— Как у вас это выходит? Ваш конь будто смелее моего…

— Животное всегда чувствует настроение всадника, — отвечал граф. — Если ты не уверен, что сможешь взять барьер, то конь сразу разделяет твое отношение: пугается, сомневается, мнется и, как следствие, подводит в решающий момент. Будь ты убежден в том, что преград не существует, и скакун бы тебе поверил, успокоился — все было бы отлично. Не говоря уже о том, что стремена ты подтянул скверно и потник лежит неверно, трет ему спину.

— Что же вы мне сразу об этом не сказали? — возмутился Трои.

— А кто тебе станет говорить об этом, когда я умру? Я добиваюсь от тебя, мальчик мой, чтобы ты сам научился думать, решать и отвечать за себя и окружающих. Это удел мужчины.

— Я помню, — вздохнул юноша. — Знаю.

— Знать мало, — отрезал граф. — Нужно еще делать.

В этот момент его острый взгляд заметил герцога Дембийского, и Шовелен легко тронул бока скакуна коленями, заставляя его двинуться в ту сторону.

— Доброе утро, герцог! — воскликнул он.

Аластер приветливо помахал ему рукой. Трои, который смотрел на приближающегося вельможу со смешанным чувством восторга и страха, подумал, что так могла бы выглядеть улыбающаяся башня, окованная железом. Аластер казался несокрушимым и таким огромным, что у юноши просто дух захватывало. Четверо неизменных телохранителей следовали за своим командиром в небольшом отдалении.

— Рад, что увидел вас, граф, — приветливо сказал великан. — Я как раз хотел переговорить с вами относительно вашего нового назначения.

— А именно? — поднял правую бровь посол.

— Я думаю, пришла пора вам выйти в отставку. Сегодня к вечеру Его величество Лодовик Альворанский прибудет в столицу из загородного дворца, чтобы почтить своим присутствием ежегодный роанский турнир, и самое время вам сообщить своему государю, что вы не вернетесь на родину. Конечно, в том случае, если ваши планы относительно Троя и вас самих не изменились.

— Нисколько, — ответил граф, откровенно радуясь. — Я не смел рассчитывать на такую удачу, но раз уж вы так добры, то отказываться грех. Судьба не любит капризных и переборчивых людей, любой шанс нужно использовать. Но мне кажется, герцог, что вы чем-то встревожены и опечалены.

— Вы правы, — согласился Аластер. — И, если позволите, мы поговорим об этом немного позже. А пока я бы хотел пригласить вас и Троя к князю Даджарра. Мы с ним в принципе договорились относительно вашего нового назначения: вы очень нужны нам, граф. Особенно сейчас. Ваш бесценный опыт мог бы помочь в решении неотложных проблем. А Троя мы сделаем вашим секретарем в надежде на то, что с таким наставником он очень скоро обретет знания, умение ориентироваться в бурных политических водах и свой особенный стиль.

— Позвольте, герцог, — вмешался юноша. — Позвольте, дядюшка! Я бы не хотел показаться неблагодарным — тем более, что мечта служить при дворе его императорского величества не покидает меня с того момента, как я ступил на землю Великого Роана, но я немного иначе видел свою судьбу.

— Трои! — гневно воскликнул Шовелен.

— Нет, граф, постойте, — поднял руку Аластер. — Пусть юноша скажет, ведь это же его жизнь, а не наша. Так о чем вы мечтаете, Трои?

— Я хотел бы стать военным, ваша светлость. Хотел бы командовать солдатами, с оружием в руках служить великой империи и сознавать, что я — защитник и от меня зависит будущее граждан моей страны.

— Весьма благородно, — умехнулся великан краем рта. Но усмешка вышла странной.

— Вы не одобряете моего решения? — с обидой спросил Трои.

— Я вообще не одобряю тех, кто выбирает путь воина, — сказал герцог с непередаваемым оттенком грусти в голосе.

— Позвольте, ваша светлость, но вы же сами… Вы же сами — воин. И из величайших, как мне приходилось слышать.

— А вам приходилось видеть, как я сражаюсь? — спросил Аластер. — Или вы слышали когда-нибудь, чтобы я был счастлив своим предназначением?

— Я не думал, что такой титул и такая должность, как ваши, могут восприниматься кем-то с неохотой и безрадостно.

— И тем не менее, — развел руками исполин. — Я люблю Ортона Агилольфинга, и весь наш род любит его, как любил его предков, оттого мы верно служим империи. Еще мы служим в гвардии императора, потому что лучше нас никто не сможет справиться с этим делом, но не пытайтесь убедить кого-нибудь из моих воинов, что они счастливы от того, что вынуждены всю жизнь держать в руках оружие. Это самое неблагодарное занятие, молодой человек, Нет в мире вещи страшнее, грязнее и опаснее, чем война.

— Но ведь воевать за свою страну — это так благородно!

— Войны не бывают благородными, добрыми и честными. Этими качествами могут обладать лишь люди, ставшие на защиту своей родины, свободы или убеждений. Но ведь, Трои, мальчик мой, вы же не станете спорить с тем, что люди не становятся гордыми, честными и порядочными в минуту опасности: они просто продолжают вести себя так, как и в дни мира и благоденствия. В критические моменты жизни все только проявляется, становится более разграниченным, ибо резко сокращается возможность выбора. Мир становится беднее: он разделен всего на две части — черную и белую. А тона и полутона исчезают. Вот и все. Кто же мешает вам быть честным и благородным, достойным и свободным на мирном поприще?

— Никогда об этом не задумывался, — сказал Трои растерянно. — Я всегда считал, что нет дела почетнее, чем с оружием в руках защищать все, что имеешь.