Моя фамилия Павлов - Александр Айзенберг

В реальной истории Прибалтика была полностью освобождена только в конце ноября 1944 года.

Примерно 200 километров от Минска, до Вильнюса мы преодолели за три дня. Стальной таран из Т-44 и бронетранспортёров, сметая всё со своего пути, просто проломил коридор, который мгновенно заполняла мотопехота. Расширив пробитый коридор километров до двадцати, мои части окапывались, создавая новую линию обороны, и одновременно с этим начинали давить на Восток, отодвигая немцев от пробитого коридора. Сразу после этого перешёл в наступление и Прибалтийский фронт, а немцам просто не хватало сил на всё и это с учётом того, что Жуков и Рокоссовский тоже пошли вперёд. Получалось, что по всей линии фронта наши части двинулись в наступление, и немцам было просто невозможно теперь снять часть своих сил с одного участка фронта, что бы перебросить его на другой. Ещё через два дня уже Каунас оказался в кольце, а на очереди была Клайпеда. Поняв, что если они немедленно не выведут свои войска из Прибалтики, то потеряют их, немецкое командование отдало приказ немедленно отступать. Разумеется, что за оставшееся время много вывести было невозможно, и не смотря на сильные заслоны, на то, что бы выйти к берегу Балтийского моря у Шилуте нам потребовалась неделя. Примерно половина немецкий войск не успела выйти и сейчас как раз откатывалась к Клайпеде, что бы попытаться морским путём вернуться в Германию. Знаковым было то, что 1 августа мои части вступили на территорию Пруссии, о чём вечером того же дня торжественно и заявил Левитан на всю нашу страну.

Глава 18

2 августа 1944 года, Белоруссия.

Приказ Сталина, о присвоении мне звания маршала стал для меня полной неожиданностью. Да, не скрою, было приятно, из генерал-майора в отставке до маршала, об этом я не мог и мечтать и в принципе ничуть не жалел, что высшие силы забросили меня в тело генерала Павлова. Кроме новой жизни, я получил возможность изменить ход войны и на мой взгляд изменил её в лучшую для нас сторону, по крайней мере наши потери с моей помощью были в разы меньше. Пускай раньше война не закончится, хотя кое какие события произошли раньше, но на общий ход войны это не повлияет, главное, что наши потери, как в мирном населении, так и в солдатах значительно меньше, а это основное, чего я хотел добиться. Теперь, хотя в Прибалтике мы и вышли уже на территорию Германии, в Восточной Пруссии, но основная задача передо мной на данный момент была в полном очищении Белоруссии от противника.

Две недели потребовались, что бы полностью зачистить остатки Прибалтики, благо, что немцы и сами старались поскорее оттуда свалить. Все немецкие части отходили к Клайпеде, откуда их и вывозили по мере возможности на кораблях, а мы этому всячески мешали. На Балтийском море развернулись настоящие сражения, и хотя наши большие корабли в нём участия не приняли, так как это было слишком опасно, но вот подлодки и торпедные катера рубились страшно. Если подлодки просто поджидали немецкие конвои, то торпедные катера пытались под покровом ночи атаковать противника. Своя битва, не менее ожесточённая шла и в воздухе, в итоге не смотря на собственные большие потери, удалось отправить в объятия Нептуна примерно половину немецких транспортов. Что удивительно, Гитлер не призывал оборонять Клайпеду до последнего солдата рейха, видимо даже до этого несостоявшегося художника дошло, что немецкие солдаты будут более полезны ему в Рейхе. В итоге 15 августа, под огонь наших танков, порт Клайпеды покинул последний немецкий корабль с остатками немецких войск. Сразу после этого остатки моих войск вернулись назад и принялись выдавливать немцев из Белоруссии. Также за это время был отбит Минск, защищавшая его группировка немцев была просто уничтожена. Большое количество бронетехники поддерживало штурмовые группы, которые планомерно зачищали дом за домом, выдавливая немцев от окраин города к его центру. Пулемёты бронетранспортёров подавляли любые огневые точки противника, а если попадалось орудие, то выезжал танк или самоходка и прямым огнём уничтожал вражеское укрепление. Основные потери несла пехота, бронетехника страдала мало, а безвозвратных потерь практически не было. Вот так за пару недель мы и зачистили Минск, после чего я перенёс в него свой штаб, причём на старое место, которое к моему удивлению уцелело. Битые стёкла окон и выщерблины на фасаде не в счёт, главное, что само здание уцелело, и даже внутри был порядок, так что после того, как там поменяли стёкла в окнах, и протянули линии связи, я снова занял это здание. Разумеется перед этим его очень тщательно проверили сапёры, но ни каких сюрпризов не нашли.

Клаус Ортвиг, командир части охраны тыла.

Пришедший приказ ни сколько не обрадовал гауптмана Ортвига, ему приказывалось сжечь вместе с населением деревню, в которой он был расквартирован и соседнюю с ней, после чего передислоцироваться дальше в тыл. Русские слишком сильно давили и немецкие части, хоть и медленно, но отступали. Тут дело было не в том, что гауптман был жалостливым, хотя ему и на самом деле была очень неприятна такая работа, нет, основным неприятием этого приказа было другое. Хотя командование и пыталось замалчивать подобные факты, но как говорят русские, шила в мешке не утаить. При отступлении, командование постоянно отдавало такие приказы, вот только русские на это реагировали очень остро. Над немецкими позициями были сброшены листовки, в которых сообщалось, что все замешанные в расправах над мирным населением будут уничтожены, а их семьи в Германии арестованы, когда русские туда войдут. То, что такое случится, с каждым днём становилось всё яснее, по мере отступления, так как граница с Рейхом становилась всё ближе. Кроме того сбрасывали листовки с фотографиями повешенных немецких солдат, да и так среди камрадов ходили слухи, когда и где, попавшиеся русским немецкие солдаты повинные в расправах над мирными жителями, были повешены. Именно это и было основным фактором, который делал полученный приказ очень нежелательным. Клаус долго размышлял, что ему делать, с одной стороны очень не хотелось оказаться повешенным русскими, а такая вероятность была достаточно высокой, а с другой стороны игнорировать приказ он не мог. Гауптман стоял перед окном и невидяще смотрел в него, когда показавшаяся фигура сына хозяйки натолкнула его на хорошую мысль. Сыну хозяйки дома, в котором он квартировал, было 14 лет и его звали Дмитрий, хотя сам гауптман называл его Дитрих, ему так было намного легче, чем звать сына хозяйки его