От Византии до Орды. История Руси и русского Слова - Вадим Кожинов

Но эти свидетельства — не самый существенный аргумент А. В. Карташева, ибо ведь вполне можно их оспорить, утверждая, что перед нами — возникшая позднее легенда, стремившаяся возвеличить русское христианство, возводя его к великим первоучителям славян. Главное доказательство А. В. Карташев усматривает в самом тексте древнего жития святого Константина-Кирилла, созданного еще в 870-х годах, но позднее не раз переработанного. В содержащемся здесь достаточно пространном рассказе о миссии к хазарам, „как будто две разных миссии… слиты в одну и смешаны до непонятности… (это „смешение“, очевидно, совершилось при позднейших переделках жития — В. К.). А именно: как будто все должно происходить во дворце в присутствии самого кагана. Между тем мы вдруг чувствуем, что споры происходят под открытым небом, на лоне природы, в простонародной толпе. И диалог ведется не с учеными книжными начетчиками, не с иудеями и мусульманами, а с неграмотными язычниками и даже врагами ученых и грамотных. Все это не подходит к хазарам“ (там же, с. 79). И, утверждает А. В. Карташев, „вторая“ миссия святого Кирилла совершается на Руси.

Опровергнуть этот вывод историка не так уж легко, ибо в „хазарской“ части жития Кирилла в самом деле имеются заведомо разные „пласты“. Сначала Кирилл спорит с убежденными иудаистами, а в конце рассказа обращается к людям, которые явно не принадлежат ни к иудаизму, ни к мусульманству. И один из этих людей „сказал… приятелям евреев: „С Божьей помощью гость этот (Кирилл. — В. К.) ниспроверг наземь всю гордыню сарацинов, а вашу отбросил на иной берег, как нечто нечистое“. И сказал всем людям: „Как дал Бог власть над всеми народами и совершенную мудрость христианскому (то есть византийскому. — В. К.) цесарю, так дал ему и самую лучшую Веру из всех, и без нее никто жить не может жизнью вечной“.

И далее следует своего рода вывод слушателей Кирилла: „… повелеваем, что с этого дня понемногу, кто может, пусть крестится по своей воле, если пожелает. А тот из вас, кто… еврейские молитвы читает, или держится веры сарацинской, скоро смерть от нас примет…“ Крестились же из них двести человек, отказавшись от мерзостей языческих…“[348]

А. В. Карташев говорит об этом эпизоде жития: „…все происшедшее относится не к столице, а к какой-то провинции хазарской (как будет показано ниже, Русь именно в это время была подчиненной „провинцией“ Хазарского каганата. — В. К.), где иудейство и ислам были чужими и даже вражескими религиями… речь идет об особом народе, а не о хазарах… Таким образом, хазарская миссия в центр страны, в столицу, к кагану, не исключала для Константина Философа, а включала в себя и его особую „провинциальную“ миссию в русскую часть Хазарии, к тем русам, которые недавно нападали на греков“ (цит. соч., с. 82).

Целый ряд историков стоит на той точке зрения, что в цитированном тексте имеются в виду все же не русские, а какие-то хазары-язычники. Однако вопрос — по крайней мере пока — не может быть решен окончательно. И поэтому воззрение, согласно которому первыми провозвестниками Православия на Руси были именно святые Кирилл и Мефодий, обладает правом на существование. Признание истинности сообщений о русской миссии Кирилла и Мефодия не противоречит сведениям о позднейших событиях. В 861 году великие первоучители славян побывали (еще до своей моравской миссии 863 года!) на Руси, а позднее, в 866 или 867 году, на Русь был уже послан из Константинополя епископ.

Христианское „посольство“ святых Кирилла и Мефодия к хазарскому кагану, а затем к русскому князю целиком и полностью „соответствует“ тогдашнему положению вещей и замечательно проясняет всю ситуацию. Вместе с тем не приходится сомневаться, что Каганат впоследствии вновь совершил нападение на Русь и в той или иной мере „подавил“ христианство в Киеве (достоверно известно, например, что в 932 году Каганат заставил отказаться от христианства алан). Это привело и к возобновлению атак Руси на христианскую Византию.

Давно уже уяснено, скажем, что поход Руси на Константинополь, совершившийся через восемь десятилетий, в 941 году, был „выступлением… направленным хазарами“ и даже был непосредственно „организован с ведома и при сочувствии хазар“[349], хотя избранное М. И. Артамоновым слово „сочувствие“ слишком „мягкое“ определение. Вернее высказался об этом походе другой историк, Ю. Д. Бруцкус, отметив, что он был совершен „по наущению хазарского царя“[350]. При этом важно иметь в виду, что сей историк всячески „идеализировал“ Каганат, без каких-либо доказательств утверждая, что последний создал немало „культурных ценностей“ (с. 3) и подготовил-де „к государственной жизни те южные области, из которых в X веке русские дружины сколотили (!) Киевское великое княжество“ (с. 19).

Ю. Д. Бруцкус только сетует, что „внутренние связи этого пестрого государства (Каганата. — В. К.), в котором насчитывалось 25 подчиненных народов[351], были очень слабы вследствие немногочисленности основной культурной народности, окруженной варварскими племенами“ (с. 15).

Тот факт, что в походе 941 года (предпринятом — согласно его собственному слову — „по наущению“ этой самой „культурной народности“) византийских христиан, как сообщает „Повесть временных лет“, „одних распинали, в других же, расстанавливая как мишени, стреляли, хватали, связывали назад руки и вбивали железные гвозди в макушки голов“, Ю. Д. Бруцкуса почему-то не смущает…

Но решительно не соглашаясь с „оценками“, которые дает этот историк Хазарскому каганату, следует признать верность целого ряда рассуждений, содержащихся в его работе. Так, он вполне обоснованно говорит о „долголетней борьбе между хазарами и русскими, тянувшейся в течение целого столетия от взятия Киева Аскольдом около 830 года до разрушения Белой Вежи (Саркела) Святославом в 963 году… эта борьба составляет основной фон (точнее — ход. — В. К.) всей начальной истории Киевской Руси“ (с. 18); даже „в сороковых и пятидесятых годах X века хазарское царство еще было очень сильно, простиралось от Оки и Волги до Кавказского хребта и Крымского побережья и успешно выдерживало натиск… славяно-русов“ (с. 30).

И прямым отражением, доказывает Ю. Д. Бруцкус, „упорной борьбы, которая велась с переменным счастьем между варяго-руссами и иудео-хазарами в южных степях, являются… известные былины о борьбе Ильи Муромца с Жидовином-богатырем, пришедшим из земли Жидовской в „степи Цецарские“ под „горою Сорочинскою“… Рассказ хазарского еврея о расправе детей Израиля над русскими дружинниками в земле Цесарской (византийской) у крепости Шуршунской (то есть Херсонесской. — В. К.) может объяснить нам и былинные названия „степей Цецарских“ и „горы Сорочинской“, где Жидовин напал на Добрыню Никитича“ (с. 44).

Это узкое приурочивание былины к сражениям в Крыму на рубеже 930–940-х годов не очень убедительно, ибо эпос „отражает“ скорее целую эпоху, нежели отдельные события. Но так или иначе в этой былине открыто и недвусмысленно запечатлена борьба Руси с Хазарским каганатом.

До самого последнего времени былины, как правило, изучались не в качестве исторического источника в подлинном смысле этого слова; они представали в работах, затрагивающих проблему „историзма“ былин, главным образом или даже только как своего рода поэтический „комментарий“ к сведениям летописи, — хотя едва ли не большинство серьезных исследователей русского эпоса пришло к выводу, что былины создавались раньше, чем летопись, и, следовательно, их надо изучать как самостоятельный и, в частности, более древний исторический источник.

Нельзя не сослаться здесь на недавнюю работу историка-источниковеда, в которой сообщается, что „последние годы отмечены особым интересом к новой отрасли знания, условно названной устной историей (oral history)… В 70-е годы во многих странах произошла институционализация (проще будет сказать — узаконение. — В. К.) устной истории в качестве самостоятельной ветви исторической науки… Устная история… и писаная история… — две последовательные стадии развития исторических знаний… Устная история в форме эпоса, сказаний, легенд, генеалогий явилась самой ранней формой исторического сознания… Основной формой устной исторической традиции на Руси, как известно, являлись былины“[352] и т. д.

Однако, повторю, до сего времени былины изучаются, в сущности, вовсе не как наиболее ранний и потому, в частности, вполне „самостоятельный“ исторический источник, а как некое „приложение“ к летописям; в былинах обычно стремятся „отыскать“ то, о чем сообщает более поздний источник — „Повесть временных лет“. И для таких „находок“ оказывается, например, вполне достаточным совпадение имен былинных и летописных персонажей (как будто одно и то же имя не могло носить множество людей, живших в самые разные времена!). Остается надеяться, что былины начнут, наконец, изучать как более ранний, нежели летописи, и совершенно самостоятельный источник.