У черноморских твердынь. Отдельная Приморская армия в обороне Одессы и Севастополя. Воспоминания - В. Сахаров

Я подошел к машине, открыл дверцу и, назвав себя, спросил, кто меня вызывал.

— Садитесь, сейчас полетим, —ответил из темноты голос, показавшийся мне знакомым.

К самолету подошли еще три–четыре командира. Обнаружив на ощупь, что в кабине, кажется, еще есть немного места, я высунулся и протянул им руку. Эти товарищи, в том числе одна женщина, тоже взобрались в самолет. Последним, когда уже заработал мотор и машина покатилась по полю, я втянул в кабину Мельникова.

Мы взлетели. В кабине по–прежнему было темно и все молчали, подавленные пережитым. Лишь когда стало рассветать и мы были уже недалеко от Краснодара, я разглядел среди своих спутников командующего Черноморским флотом Ф. С, Октябрьского, члена Военного совета флота Н. М. Кулакова, члена Военного совета Приморской армии М. Г. Кузнецова.

Среди севастопольцев, прибывших разными способами на Большую землю, я не нашел своего заместителя полковника Меграбяна. Значительно позже я узнал, что Амаяк Бейбудович погиб на катере, атакованном на переходе из Севастополя на Кавказ фашистской авиацией. Уже тяжело раненный, он до последней своей минуты сражался, заменив в орудийном расчете катера убитого матроса…

Погибли в те тяжелые дни, до конца выполнив свой долг, многие наши боевые товарищи. Они считались работниками тыла. Но Приморская армия действовала в таких условиях, когда тыла в обычном смысле слова, по существу, не было. Это особенно справедливо в отношении последнего этапа Севастопольской обороны. Наши скромные тыловики — и те, кто пал на своем посту, и те, кому посчастливилось остаться в живых, — показали себя настоящими героями. И я горжусь, что мне было доверено командовать такими людьми.

Полковник Д. И. ПИСКУНОВ

ПО КОМАНДЕ «ОГОНЬ!»

Левый фланг обороны

Опрометчиво было бы утверждать, что в ночь на 17 декабря 1941 года я предчувствовал приближение грозных событий на фронте, хотя мы « были настороже, ожидая нового наступления немцев на Севастополь. Просто мне в ту ночь не спалось, и часа в три я отправился в свой штаб, помещавшийся в соседнем домике на территории пригородного совхоза имени Софьи Перовской.

Ночь была хмурая, беззвездная. Над морем и севастопольскими холмами висели низкие тяжелые облака. Глаз не различал ни гряды дальних высот над Бельбеком, ни ближнего, находившегося всего в нескольких сотнях метров, гребня, в который врезались громадные орудийные башни 30–й береговой батареи.

Места вокруг стали знакомыми. 95–я Молдавская стрелковая дивизия, в которой я служил начальником артиллерии, вот уже почти сорок дней занимала позиции на левом фланге Севастопольского оборонительного района, прикрывая подступы к городу с северной стороны.

Мы пришли сюда утром 9 ноября, пробившись за восемь суток через Крымские горы, где приходилось то вступать в бой с вражескими заслонами, то ломать голову над тем, как протащить по каменным кручам нашу технику и обозы. В горах еще увеличились потери, понесенные перед тем в тяжелых боях на севере Крыма.

Когда подсчитали личный состав, оказалось, что в 241–м стрелковом полку осталось всего 295 человек, а в нашем разведбате — 74, причем в обоих не было ни штабов, ни командиров. Однако другие части дивизии выглядели значительно лучше, и всего у нас насчитывалось свыше 3700 бойцов. Несмотря на пережитые неудачи и тяготы, люди держались бодро, прекрасно понимая, что думать об отдыхе — не время.

95–я дивизия вместе с 8–й бригадой морской пехоты, прибывшей немного раньше из Новороссийска, вошла в четвертый сектор обороны. Его передний край протянулся 18–километровой дугой от берега моря до приметной высоты 209.9. южнее Дуванкоя (Верхне–Садовое) по заросшим густым дубняком холмам, перерезанным долинами Бельбека и Качи. Командир нашей дивизии генерал–майор В. Ф. Воробьев стал комендантом четвертого сектора, а я — начальником его артиллерии (оставаясь и начартом дивизии).

Собственную артиллерию дивизии составляли два артполка и отдельный противотанковый дивизион. В масштабе сектора к этому прибавлялись флотские батареи береговой обороны, из которых наибольшее значение имели две— 10–я и 30–я, вооруженные дальнобойными орудиями крупного калибра. С ними и надо было прежде всего установить связь, наладить взаимодействие.

На 10–й береговой батарее очень подтянутый капитан в застегнутой на все пуговицы черной флотской шинели тщательно проверил мои документы. Оказалось, что это и есть командир батареи М. В. Матушенко. Он провел меня на огневую позицию, откуда хорошо просматривалась равнина между Эфендикоем (ныне Комсомольское) и поселком Кача. Еще 30 октября там неожиданно появились немецкие танки, броневики и машины с пехотой. Тогда восьмидюймовые орудия Десятой и открыли в первый раз огонь по врагу.

Другая береговая батарея нашего сектора — 30–я имела еще более мощные, двенадцатидюймовые, орудия, установленные в башнях. 30 октября она стреляла по тем же целям, что и Десятая. Огонь тяжелых береговых батарей был тогда основной силой, способной задержать передовые отряды противника, приблизившиеся к Севастополю по западному побережью Крыма.

Когда мы обсудили деловые вопросы взаимодействия с полевой артиллерией, командир Тридцатой капитан Александер рассказал, какие тревожные дни они тут пережили: казалось, что не только авангарды врага, но и вся его ударная группировка может опередить Приморскую армию в выходе к Севастополю. И как радовались потом, узнавая, что примерны приближаются, идут с боями через горы.

Нам в свою очередь можно было порадоваться тому, что войска получали такую артиллерию усиления, как эти береговые батареи.

Вообще же первое знакомство с отведенной дивизии полосой обороны доставило немало огорчений. Нас не удивило то, что инженерное оборудование позиций находилось еще в начальной стадии — мало было времени да, очевидно, и сил. Но двадцать дотов, сооруженных на наших рубежах, производили странное впечатление. Во–первых, они не имели других входов и выходов, кроме амбразур. А во–вторых, были расставлены без всякой маскировки, представляя собою хорошие мишени для врага. Совершенствование оборонительных сооружений стало самой неотложной задачей дивизии.

Генерал Воробьев требовал при этом от командиров частей, чтобы бойцам на передовой обеспечивался и какой‑то минимум бытовых удобств. Землянки во всех подразделениях строились с отоплением, заготавливались дрова. Потом — особенно когда почувствовалось, что зима в Крыму обещает быть необычно суровой, — начали шить рукавицы и ушанки из старых шинелей и одеял.

В первые наши севастопольские дни командир дивизии, естественно, был озабочен и необходимостью хотя бы частично восполнить понесенные частями потери. Пополнялись мы тогда в основном моряками, и дивизия, как тогда у нас говорили, несколько «оморячилась».

Помню, как я познакомился с новым комбатом 241–го полка майором береговой службы Людвиченко, который со своими бравыми черноморцами вошел в нашу армейскую семью. Майор показал мне карту, на которой передний край батальона моряков, действовавшего тогда еще самостоятельно, был обозначен рукой генерал–майора И. Е. Петрова. Он встретился с Людвиченко на фронте под Дуванкоем 5 или 6 ноября.

— Нас тогда было там совсем мало, — рассказывал комбат, — и мы очень ждали Приморскую армию.

Командарм приезжал один, но после того как он побывал в батальоне, мы уже почувствовали себя так, будто подошло подкрепление.

Но вернусь к нашим артиллеристам. Из двух артполков 95–й дивизии первым оказался на огневых позициях под Севастополем 57–й полк майора А. В. Филипповича. Один его дивизион был включен в группу непосредственной поддержки 8–й бригады морской пехоты, не имевшей собственной артиллерии. Вошел в эту группу и дивизион другого нашего артполка — 397–го.

Я слышал потом много рассказов о том, как восторженно встретили краснофлотцы 8–й бригады появившихся на их участке артиллеристов. Моряков нетрудно было понять: с неделю они держались тут с одними пулеметами, да и тех было небогато. Краснофлотцы еще больше воодушевились, когда орудия ударили по уже засеченным моряками вражеским огневым точкам, по немецким наблюдательным пунктам на ближайших высотах и оттуда у всех на глазах побежали перепугавшиеся фашисты.

— Кончилась ваша вольготная жизнь, фрицы! Смерть немецким оккупантам! — кричали матросы в окопах.

— С командованием восьмой бригады мы уже договорились по всем вопросам, — доложил мне командир 397–го артполка майор П. И. Поляков, когда я в первый раз по прибытии под Севастополь приехал к нему на КП.

Этот полк достался дивизии от Тираспольского укрепрайона на Днестре, артиллеристы которого вообще имели весьма высокую репутацию. А Павел Иванович Поляков особенно выделялся среди артиллерийских офицеров дивизии своей высокой культурой, способностью исключительно быстро ориентироваться в обстановке и правильно ее оценивать. Он был всегда безупречно точен, действовал в бою уверенно и смело. Война застала Полякова слушателем третьего курса заочного факультета Артиллерийской академии.