Новый выбор оружия - Андрей Левицкий

Расстегнув рюкзак, я взял Энджи за руку. Она зевнула и закрыла глаза. Пришлось тормошить ее:

– Очнись! Энджи, открой глаза, – она нехотя подчинилась. – Говори со мной, слышишь? Не смолкай и не засыпай, сейчас я тебе помогу.

– Говорить? – она поежилась. – Как холодно.

– Да-да, только не молчи!

– Ты прости, что так. Ты ведь нравишься мне… очень. Меня растили специально под эту миссию, я ведь американка. Сдали в детдом, чтобы я прониклась ненавистью к России и Украине, я должна была вернуться в семью разведчиков… А ведь знаешь, у них не получилось. Я их не-на-ви-жу! Они предали меня, пропустили через все круги ада… И я узнала, что есть дружба, любовь… Я полюбила эту страну и возненавидела ту. Но они поставили меня в такие… условия, что выгоднее было переехать, понимаешь?

Слушая ее краем уха, я вытащил первый контейнер и проклял себя. Что не промаркировал их. Каждая секунда на счету, а где именно «светлячок», непонятно. Щелкнул замком, покосился на Энджи, жалующуюся на трудную долю разведчицы. Отбросил контейнер с «золотыми монетами», принялся открывать второй, но замок заело или просто плохо слушались пальцы. Щелк! И опять не то. Рука потянулась к третьему контейнеру. Неужели по закону подлости «светлячок» будет в последнем?

Позади, громко ругнувшись, выстрелил Пригоршня, вражеские пули чиркнули по опорам ЛЭП. Черт! Как же мало времени! Голос Энджи все слабел, наконец она прошептала:

– Андрей, ты прости, что я тебя втянула… Сама жалею. Как же холодно!

– Держись, – проговорил я, открывая контейнер. – Не молчи!

Но Энджи сомкнула веки и обмякла, задышала часто, поверхностно.

Да, вот он, «светлячок»! Сунул его в активатор на поясе, сжал холодную, влажную руку Энджи.

– Держись! – крикнул я, выхватил артефакт – круглый, похожий на огромную жемчужину, приложил к груди девушки, он засветился так ярко, что я сощурился.

Она всхлипнула, вдохнула, распахнула глаза, выдохнула и затихла. Я положил ее на спину и принялся катать артефакт по груди, стараясь не замечать лужицу черной крови, впитывающейся в землю. Энджи не дышала. Неужели опоздал? Мне не хватило нескольких секунд! Я хлопнул ее по бескровным щекам – голова мотнулась вбок, раскрытые глаза будто подернулись пленкой, зрачок расширился.

Не убирая артефакта, я попытался нащупать пульс на сонной артерии, но не нашел его. Приник к груди: ее сердце не билось. Все-таки опоздал. Разум отказывался мириться с очевидным, и я принялся делать ей непрямой массаж сердца.

Пригоршня поглядывал на нас с досадой, но боевой пост не покидал.

Поняв, что все мои усилия бесполезны, я отполз к Пригоршне, оставив артефакт на груди девушки, выстрелил в высунувшегося натовца, тот успел спрятаться.

Пригоршня сосредоточился на бое и гнал от себя мысли о смерти Энджи.

– Патроны заканчиваются, – резюмировал он. – Не отобьемся. И место тут ненадежное, надо менять дислокацию.

Я покосился на Энджи, все еще надеясь на чудо, но она лежала неподвижно, удивленно уставившись в небо. На меня будто опустился небосвод: полчаса назад все было идеально, и вот на тебе.

– Обернись, – посоветовал Пригоршня. – Посмотри на станцию, нам надо туда, там есть шанс.

– Нас окружили, – констатировал я. – Их там тьма, место ведь удобное для засады. Может, лучше в лес? Сколько их там?

– Штук пятнадцать. Ждут, суки, измором берут. Патроны экономь.

Недооценили мы противника. Рука легла на контейнер с Зерном, прицепленный к поясу. Если спрятать, они найдут его без труда. Живыми нам не выбраться. Пристрелят и с пояса снимут. А если преподнести им сюрприз? Нам все равно терять нечего.

В руку лег артефакт – бархатистый, теплый, будто живой.

– Ты что это? – спросил Пригоршня, не оборачиваясь.

– Хочу посмотреть, что будет, если уничтожить Зерно.

– Мы сдохнем, вот что будет. Так есть хоть небольшой шанс…

– Он стремится к нулю. Их слишком много, патроны на исходе. Если отдадим им Зерно, все напрасно, и ее смерть, – я кивнул на Энджи. – Тоже. Так что…

Не дожидаясь ответа, повернул две половинки Зерна в разные стороны, рассчитывая, что оно сломается, но как бы ни так. Внутри что-то щелкнуло, и ничего не случилось. Пригоршня не смотрел на меня и самозабвенно отстреливался, сдабривая каждый выстрел ругательством.

Я попытался расковырять Зерно ножом – и снова бесполезно. Оно оказалось прочнее, чем думалось поначалу. Тогда я отстегнул последнюю гранату, достал из аптечки лейкопластырь и крепко-накрепко примотал к ней Зерно. Выдернул чеку и крикнул:

– Пригоршня, ложись!

Падая, заметил, как он рухнул ничком, накрывая голову руками. Швырнул я гранату недалеко, чтобы можно было забрать Зерно, если ничего не получится. Именно об этом думал долгие две секунды, пока граната летела, и срабатывал детонатор.

Грохнуло. Боль взорвалась в голове и растеклась по телу. Показалось, что я плавлюсь, меня разбирают на атомы, при этом ни разлепить веки, ни даже вздохнуть не мог.

Хотя веки были закрыты, перед ними вспыхнули и закружились спирали невыносимо яркого света. Казалось, сейчас расплавятся нервы, вытекут глазные яблоки. Меня кружило и подбрасывало, засасывало в бешено вращающуюся воронку, сплавленную из всех цветов радуги, и странные тени протягивали ко мне длинные руки.

Последнее, что я подумал: «Получилось. Здравствуй, смерть, я славно пожил…».

Мысль оборвалась, и наступила темнота.

Эпилог

Сначала я почувствовал, что существую – не живу, нет, я просто есть, пока непонятно, в какой форме. Ни боли, ни ощущения тела – ничего. Наверное, я умер, и вишу посреди звенящей черноты.

Постепенно начали приходить ощущения: болит голова после контузии, ломит поясницу, саднят ключицы, растертые лямками рюкзака. Вроде, дует ветер, под щекой – что-то твердое. Камень? Открыть глаза пока не получается. Рядом кряхтит Пригоршня. Это что, мы вместе попали на тот свет? Что мы окажемся на том же месте, верилось с трудом, уж очень ощущения были адские.

Выстрелов не слышно, голосов – тоже. Пытаюсь пошевелиться и начинаю чувствовать свое тело, меня будто через мясорубку пропустили. Хочу позвать Пригоршню, но не могу открыть рта. Да что ж за наказание такое?

Вспоминается умирающая Энджи, и в разум вихрем врываются эмоции, кажется, они разорвут мое неподвижное тело.

С трудом удается разлепить веки. Я щурюсь и вижу серую, будто свинцовую, траву. Пригоршня ругается, желает смерти натовцам и клянется им отомстить. На душе пусто и грязно, как в комнате после вечеринки – валяются обрывки эмоций, чаяний, стремлений.

Давай, Химик, бери себя за задницу и поднимайся! Напряг мускулы, но получилось лишь перевернуться на спину и уставиться в сизое небо. Мир был черно-белым, наверное, у меня что-то с глазами: асфальтовое небо без проблеска солнца, однотонное, довольно высокие сопки, покрытые тускло-серой короткой травой. Дул несильный ветер, трава шелестела, как старая бумага.