Норвежская новелла XIX–XX веков - Бьёрнстьерне Бьёрнсон

Суд будет производиться с полным соблюдением справедливости.

Призываем всех соблюдать

СПОКОЙСТВИЕ, ПОРЯДОК И ДИСЦИПЛИНУ

и не предпринимать ничего впредь до обнародования соответствующих распоряжений. В особенности мы рекомендуем оставить в покое восставших из мертвых.

В ближайшее время будут обнародованы подробные распоряжения. Намечается сегодня собрать все население города Осло на сборных пунктах, где затем будут рассмотрены жизнь и дела каждого.

— Какая безобразная шутка, — сказал я и, отвернувшись, потянул за собой жену. Но она уже успела все прочитать.

Люди вели себя очень различно. Одних все только забавляло, другие волновались, третьи застыли в задумчивости. Некоторых же обуял безумный страх. Кое-кого я знал, и их ужас был мне понятен. Были и такие, что ушли с просветленными лицами. Один рослый мужчина запел псалом, кто-то на него зашикал, а другие стали подтягивать. Какие-то молодые люди подошли поближе и попробовали колупнуть краску, или что там было, на стене. Неказисто одетый человек с бутылкой в руке подходил то к одному, то к другому и всем предлагал выпить с ним за компанию.

И вот мы снова сидим за столом. Я старался обратить все в шутку, но жена отмалчивалась. Она у меня страшно впечатлительная.

Шум на улице поутих, слышно было только пение духовных гимнов и порою короткий вскрик. Резко затормозил какой-то автомобиль, я выглянул в окно: из машины выскочили трое людей с малярными кистями и стали черной краской замазывать обращение на стене.

Но когда весь квадрат был уже замазан черной краской, красные буквы снова проступили на ней и засверкали так же ярко на черном фоне. Маляры побледнели, кинули ведро, краска разлилась по тротуару.

Жена все еще молчала. Лишь временами она бросала на меня испытующий взгляд.

— Сардины мне что-то не нравятся, — сказал я. — Ты лучше покупай какой-нибудь другой сорт.

— Вот уж никогда бы не подумала, что судный день будет таким, — сказала она.

— Послушай, Ингеборг, дорогая моя, — начал я, — как ты не понимаешь… — Но договаривать не стал. Что толку? Сама поймет.

Конечно, все это довольно странно, и как тут было не смутиться ее простой душе. Тут тебе и обращение, переданное с помощью луча. И звуки трубы. Странное небо. Пение в небесах. Да еще эти толпы голых людей. Интересно, те, что идут со стороны Маюрстуен по улице Сёркедаль, — уж не с Западного ли кладбища они идут?

Сплошная какая-то нелепица. Чтобы кто-то так представлял себе Страшный суд!

Но если вдруг все-таки настанет судный день (а я ведь верую, что исполнятся сроки и явится господь, как сказано в священном писании), как же это тогда будет выглядеть? В принципе это может случиться хоть сегодня, хоть через тысячу лет.

Бог сонмов небесных внезапно явится в небесах, но ведь он не может появиться разом со всех сторон земного шара. Придется опубликовать обращение к народам, написанное такими письменами и на таком языке, который будет понятен людям. В конце концов, ведь нужно как-то все организовать.

Мертвые должны восстать и явиться на суд вместе с нами. Вот все и проясняется. Мне и раньше приходили в голову эти мысли, но я от них отмахивался. Я не находил никакого естественного объяснения и, признаться, даже побаивался встречи с мертвыми.

Как будут выглядеть восставшие из мертвых? Неужели как в день своей смерти? Дряхлые, быть может, калеки? Неужели обитель вечного блаженства заполнится старцами и увечными?

Теперь я понял, как был тогда глуп. Ясно ведь, что мертвые воскреснут во цвете лет и здоровья. Только дети так и воскреснут детьми и в раю, как полагается, подрастут, пока не достигнут того возраста, который суждено сохранить мертвым до скончания века.

А как же будет с нами, с живыми-то? Значит, и мы тоже помолодеем? Украдкой я взглянул в зеркало. Ну, не беда. Еще успеется.

— Я вот думаю, что будет с нами? — тихо проговорила жена.

— Как это — что будет? Почему с нами?

Неужели она подумала… Ну, если уж придет судный день, то мне бояться нечего. В моей жизни не к чему придраться. Да, господи, и я, конечно, тоже… Но, с другой стороны, все-таки…

Но тут я невольно подумал о тех, кому… и неудивительно, что при этом я сразу вспомнил про Фредрика Вальстада. Хотел бы я знать, каково ему сейчас!

А что будет с нами, с другими? Временами я и раньше задумывался о вечности. У меня не было ни малейшего сомнения в том, что все будет устроено как следует, но как-то мне немножечко трудно было примириться с той картиной вечного блаженства, которую порой рисует нам религиозная литература. Теперь-то у меня точно камень с души свалился. Уж раз судный день (если это только и впрямь судный день) проводится таким будничным порядком, точно это всеобщая мобилизация или очередная рентгеновская проверка населения, то ничего плохого ждать не приходится. Очень правильная мысль — устроить райское существование более или менее по образцу земного, только без денежных затруднений и без неприятных людей.

Мне даже самому захотелось, чтобы действительно сегодня оказался судный день.

Снова подошел я к окну. Теперь почти все разошлись по домам. Полиции и пожарных тоже не было видно. Интересно, что-то делается сейчас в Маюрстуен, хотел бы я поглядеть!

И тут я увидел, как по улице Ураниеборг идут четверо голых людей — две женщины и двое мужчин. И тут мне даже жутко стало при мысли, что вдруг все мертвые пойдут по этой дороге! Конечно, так оно и должно быть, мертвые восстанут, но хорошо бы сперва немножко привыкнуть к этой мысли.

Вдруг раздался звук трубы. На небе появился сияющий круг, похожий на огромное солнце, и я невольно стал ждать, что появятся ангелы. Вместо этого все мироздание вдруг заполнил голос — густой, красивый голос, примерно как у Поля Робсона. Он звучал отовсюду, со всех сторон, словно из тысячи динамиков — ясно, отчетливо, но понять нельзя было ни слова.

Мы были ошарашены: бог заговорил с нами на чужом, непонятном языке! Уж лучше бы хоть по-английски!

Как же мы теперь узнаем, что нам надо делать?

— Мы же ничего не поймем, — жалобно пролепетала жена.

Но тут как раз голос заговорил по-другому, и стало как будто немного понятней. Тогда меня осенило — это же древненорвежский язык! И как только я сразу-то не сообразил! Конечно же, им нужно вещать на разных языках, чтобы все мертвые их тоже поняли.

В нескольких словах я все объяснил жене и успокоил ее.

Опять другой язык, — по-моему это был датский, — и вдруг голос заговорил с нами, с живыми на чистом государственном норвежском языке с произношением самого академического толка:

«Говорит Страшный суд! Повторяем: сохраняйте спокойствие, порядок и дисциплину.

У тех, чья совесть чиста, нет никаких причин для беспокойства. У остальных будет больше надежд избегнуть кары при условии, что они будут выполнять наши указания.

Все могут рассчитывать на правосудие, все дела будут рассмотрены нелицеприятно.

Распоряжение номер один: внимательно слушайте и выполняйте все указания. Все, что будет сказано далее, не относится к больным, инвалидам и детям младше четырех лет. Распоряжения, относящиеся к этим группам лиц, будут даны позднее.

Всем прочим, пребывающим в данный момент в пределах Большого Осло, следует:

Немедленно отправляться на сборные пункты, местонахождение которых будет объявлено особо. Всем надлежит явиться туда до одиннадцати часов тридцати минут по местному времени.

На сборных пунктах все будут разделены на две группы: все, кто по нашим книгам числится заслуживающим вечного проклятия, будут оставлены на земле и затем переданы дьяволу. Перед отправкой в указанное место, предназначенное для постоянного пребывания, всем будет предоставлена возможность подать апелляцию.

Прочие вознесутся на небеса и там предстанут перед Судией. Подробности об этом будут сообщены позднее. В данный момент нужно запомнить следующее.

Во-первых, — тем, кто в данный момент находится в пределах Старого Осло:

Находящиеся на территории прихода Ураниеборг направляются в Мариенлюст.

Находящиеся на территории прихода Фагерборг направляются в Стенспарк.

Находящиеся в приходе Святого Марка направляются…»

Вдруг я услышал глухой звук падения и обернулся. Жена в обмороке лежала на полу. Что это она? Чего испугалась?

С трудом поднял я отяжелевшее тело на диван и стал вливать ей в рот воду, которая почти вся вылилась ей на платье.

— Послушай, Ингеборг, — сказал я. — Ингеборг, дорогая моя, что с тобой? Чего же тут бояться? Это нам-то с тобой, а?

Она не шевельнулась. Тут я заволновался и взглянул на часы. Еще только половина девятого. У нас еще три часа в запасе, чтобы добраться до Мариенлюста. И с какой это стати именно нам надо тащиться в такую даль? Вон из Фрогнера и Фагерборга — тем небось поближе! А вдруг она не очнется, что мне тогда делать? А что, если я пойду один, — значит, она останется на вечные муки? Или она подпадает под категорию больных?