Статуи никогда не смеются - Франчиск Мунтяну

— Товарищи, все мы знаем ту большую роль, которую выполняет член профсоюзного комитета, знаем, какую тяжелую задачу берет на себя товарищ, который будет выбран, чтобы представлять наши интересы перед дирекцией. Это должен быть преданный, проверенный товарищ, достойный этой чести. Достойный доверия, которое ему оказывает рабочий класс. Я не буду долго занимать ваше внимание. Я знаю, что вы устали, ведь вы работали, создавали жизненные блага, и дома вас ждут жены, мужья, родители и дети. У кого-нибудь есть предложения?

Поднялось множество рук.

— Пожалуйста, товарищ Симанд, — Симон предоставил слово своему другу. — Кого ты предлагаешь?

— Я предлагаю товарища Балотэ, — крикнул Симанд громко, чтобы его услышали все, кто находился в зале. — Вы его знаете, любите, уважаете…

Дудэу откуда-то из толпы крикнул:

— Не годится!

— Спокойно! — приказал Симон в рупор. — Спокойно!.. Так мы не договоримся.

Симанд закричал еще громче:

— Я знаю Балотэ еще с тридцать шестого года, со времени забастовки… Когда на фабрике прекратили работу, он первым покинул завод…

— И нанялся механиком на молотилку. Так легко бастовать.

— Спокойно!..

— Мы умирали с голоду, а он зарабатывал по семьсот леев в неделю… Хорош забастовщик!..

— Почему ты не предложил Вольмана? Он тоже во время забастовки не работал!..

— Спокойно!.. Спокойно!.. — крикнул Симон. — Кто за предложение товарища Симанда?

Руки подняли человек сорок. Симон стал было считать, но потом перестал. Вытер платком лоб и снова церемонно спросил:

— Кто против?

Множество рук взлетело вверх.

— Воздержался кто-нибудь? Нет?.. Тогда я вношу предложение…

С места встал Трифан.

— Я предлагаю прежде всего, поскольку это первое профсоюзное собрание после смерти Хорвата, почтить его память минутой молчания. Он заслуживает этого.

Все встали. Встали и те, кто сидел в президиуме.

После минуты молчания, когда все сели, Трифан остался стоять.

— А теперь, в порядке предложения согласно нашей повестке дня, я выдвигаю в фабричный комитет товарища Герасима. Я уверен, что он станет бороться за сборку станков.

— Это исходит от масс, — перебил его Симон. — Не спорю. Но я с самого начала заявляю, что буду голосовать против.

— Не воздействуй на людей! — крикнул Дудэу.

Поп тоже набросился на Симона:

— Это же чистое свинство. Зачем ты воздействуешь на людей?

— Ни на кого я не воздействую, — испугался Симон. — Только высказал свое мнение. Кто-нибудь голосует за Герасима?

За исключением нескольких человек, все, кто был в зале, подняли руки. Симон нерешительно посмотрел на сидевших рядом, потом медленно потянул руку вверх.

Кто-то захлопал.

Глава XVI

Бэрбуц заявил Герасиму, что хочет поговорить с ним. По тому, как он это сказал, Герасим понял, что Бэрбуц собирается дать ему небольшую взбучку. Герасим был уверен, что речь снова пойдет о Балотэ, и решил для успокоения членов уездного комитета быть самокритичным. В глубине души, однако, он не чувствовал себя виноватым. Но раз говорят, что он поступил неправильно, ударив тогда Балотэ, значит, он действительно поступил неправильно. Бессмысленно упорствовать. В конце концов все равно хорошо, что он идет в уездный комитет. Он воспользуется случаем и поинтересуется, почему до сих пор не дано распоряжения собирать станки.

До пяти оставалось еще несколько минут. Он быстро достал чистую рубашку. У матери заблестели глаза:

— Ты идешь на свидание?

— Нет, мама. У меня заседание. — Он увидел, как на ее морщинистое лицо легла серая тень разочарования.

— Не беспокойся, мама, я тоже скоро женюсь, — и он добавил, не дожидаясь вопроса, готового сорваться с губ старушки. — Еще сам не знаю на ком. Найди мне… хорошую девушку, хозяйственную, послушную…

Тут он вспомнил о Петре и о Корнелии и пожалел о сказанном. Тем более что мать была очень довольна женитьбой Петре. «Он хорошо устроился, — говорила она. — У него теперь никаких забот. Все есть…»

Несколько дней назад Петре приезжал в гости. Он был одет по последней моде: галифе из клетчатого сукна и лакированные сапоги. Он жил в деревне всего несколько месяцев, а растолстел так, что костюм, казалось, вот-вот лопнет на нем.

— Как? У вас нет денег? — спросил он не без ехидства. — Чего же вы мне не скажете? — И вытащил бумажник из свиной кожи, до отказа набитый банкнотами всех цветов. — На, мама… бери, сколько хочешь.

— Нам не нужны деньги, Петре… Я как раз сегодня получил получку, — соврал Герасим.

— Значит, не хотите брать у меня?.. Хорошо, — рассердился Петре и засунул бумажник в карман. — Теперь, даже если будете просить, не дам… Ни гроша…

Герасим закрыл дверь и отправился в уездный комитет. Около примарии он увидел какого-то толстого человека и вспомнил Хорвата. Часто бывало бродили они бесцельно по улицам, останавливаясь у витрин и разглядывая лица прохожих, таращивших глаза на прекрасные вещи, красовавшиеся за стеклом. Однажды они увидели истощенного человека в грязной спецовке, который прилип носом к витрине гастронома.

— Наверное, голодный, — подтолкнул Хорват Герасима. — У тебя есть деньги?

Герасим протянул ему сорок леев. Тощий человек у витрины недоумевающе посмотрел на деньги в руке Хорвата, потом поморщился и сплюнул:

— Я не беру денег у буржуев.

Хорват прыснул со смеху.

— Ты видел, — сказал он, когда они отошли. — Жаль, что я не знаю этого худого. Но я уверен, что через несколько лет я встречу его где-нибудь, может быть, он будет вести какое-нибудь важное заседание или… Скажи, Герасим, у тебя хватило бы мужества выбрать этого голодного примарем?

Перед уездным комитетом Герасим стиснул зубы. «Хорват всегда умел сделать оптимистические выводы, а я сразу вешаю нос. Ну нет, хватит! Станки должны быть собраны! Если бы Хорват был жив, сборка, конечно, давно бы уже началась». При этой мысли лицо его прояснилось: надо будет поговорить с Бэрбуцем.

— Садись, товарищ Герасим, — начал Бэрбуц. Он говорил тихо, непривычно четко, спокойным голосом. В последнее время он стал одеваться очень элегантно. Носил темно-серый костюм, как бы желая подчеркнуть этим сдержанность, к которой обязывало его положение. Бэрбуц показал на кресло. Герасим осторожно сел, но, почувствовав, что кресло слишком мягкое, взял за спинку стул, подвинул к себе и уселся на него.

В большой комнате с белеными стенами стояла мягкая тишина, глухо жужжал вентилятор, легонько покачивая листья стоявшей на окне фуксии. Бэрбуц поднял крышку бронзового ящичка для сигарет — подарок рабочих вагоностроительного завода, — закурил. Все движения были давно обдуманы, полны изящества и значительности. Герасиму захотелось плюнуть и выругать его за это фиглярство.

— Вы звали меня, товарищ Бэрбуц? — спросил он, подождав немного. — Я пришел.

Бэрбуц еще раз затянулся, потом быстро потушил сигарету и встал, опершись о край массивного дубового стола.

— Скажи честно, но не начинай со слов «мы коммунисты» и других громких фраз, потому что мы, — он подчеркнул это, — не считаем тебя коммунистом…

Герасим вздрогнул. Широко раскрыл глаза, потом сказал, чуть не заикаясь:

— Не понимаю, товарищ Бэрбуц. — Он почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо.

— Я так и думал, что ты начнешь с этого. — И Бэрбуц резким движением поднес палец к лицу Герасима. — Ты знаешь, что партия не допускает фракций?

— Все равно не понимаю, товарищ Бэрбуц, — уже спокойно сказал Герасим. — О каких фракциях речь?

— О твоей деятельности на фабрике. Вижу, что, с тех пор как тебя по ошибке выбрали в фабричный комитет, у тебя закружилась голова. Ты прекрасно знал, что уездный комитет принял меры для сборки станков. Зачем тебе понадобилось проводить агитацию в четырех партийных ячейках? Чего ты добиваешься? Сборки станков. Того, что уже решено? Да? Нет, конечно, нет! Если желаешь, я скажу тебе; хочешь подорвать авторитет уездного комитета, выдвинуться, преуспеть. И для Этого, товарищ Герасим, ты пользуешься теми же методами, что и правые социал-демократы.

— Я действую так, потому что дирекция во главе с инженером Прекупом сопротивляется, саботирует сборку станков и смеется над нами. Мы хотели уже приступить к сборке, но они повесили замок и поставили к дверям охрану. Что ж, может быть, тот факт, что я критикую вас, членов уездного комитета, за то, что вы недостаточно энергичны, означает фракционизм?

— Тише, господин Герасим, — прервал его Бэрбуц. Прядь волос отделилась от его аккуратной прически и упала на лоб.

Герасим встал. Сжал кулаки.

— Не господин, а товарищ Герасим. Этого я даже от вас требую.

— Сядь, пожалуйста, — сказал Бэрбуц и глубоко вздохнул. — Я позвал тебя, чтобы задать тебе несколько вопросов.