Под голубой луной - Пенелопа Уильямсон

– Купите имбирные пряники, господа. Свежие, только что из печки, – кричал он.

Леди Летти открыла ридикюль, но кучер уже отогнал мальчишку взмахом кнута.

– Не делайте этого, – посоветовал Кларенс. – Если вы у него что-нибудь купите, тотчас же набежит еще десяток других. Вы же не можете кормить их всех.

И действительно вокруг экипажей вилось не меньше сотни оборванных мальчишек. Повсюду виднелись бледные, худые любопытные лица. Воздух наполняли запахи их немытых тел и лохмотьев, перебивая даже запах конского навоза. Их пронзительные крики напомнили Джессалин крики чаек над утесами Корнуолла.

Взяв бабушку под руку, она ласково прижалась к ней. В мерцающем свете факелов лицо старой леди исказилось от боли. Джессалин знала, что это из-за детей. За четыре года в Лондоне леди Летти так и не смогла привыкнуть к виду маленьких обитателей лондонских трущоб. Розали, дочь рудокопа, никогда не забывала о том, что это значит – ложиться вечером на кучу лохмотьев, когда желудок сжимается от голода.

Мальчик-слуга проводил их по лестнице к входной двери. Вонь навоза и грязных тел сменилась ароматом самых дорогих восковых свечей, цветов и разнообразных духов. Внутри их встретил лакей в напудренном парике и роскошной ливрее и, зычно выкрикивая каждый слог, объявил об их приезде.

Супруги Гамильтон встречали гостей на верхней площадке длинной мраморной лестнице. Физиономию коренастого толстяка украшали огромные, лихо закрученные усы. Казалось, если их распрямить, они могли бы трижды обвить его шею. Густо нарумяненная миссис Гамильтон была вся увешана драгоценностями.

Бальный зал ярко освещали недавно вошедшие в обиход, газовые люстры. Десятки граненых стеклянных шаров свисали с потолка и в оконных нишах, отражая свет и усиливая его в тысячи раз. В этом году дамская мода требовала украшать, прически перьями, а потому зал напоминал вольеру экзотических птиц.

– Бабушка обнаружила столы для игры в фараон, – шепнула Джессалин Кларенсу, когда они оказались лицом к лицу в первой кадрили. – Понятия не имею, откуда она возьмет деньги. Остается надеяться, что она не станет играть в долг.

– Признаюсь, я одолжил ей несколько фунтов, – сказал Кларенс. – Я подумал, что это скрасит ей вечер. – Он широко улыбнулся, показывая щербинку между передними зубами, придававшую его улыбке что-то мальчишеское. В бутылочно-зеленом бархатном фраке, необыкновенно шедшем к его глазам и светлым волосам, он казался особенно красивым.

– Впредь не станешь признаваться, что ты банкир, – рассмеялась Джессалин. К своему верному кавалеру она испытывала странную нежность, а также чувство вины за то, что пообещала выйти за него замуж, хотя сердце ее по-прежнему принадлежало Маккейди. И, наверное, будет принадлежать всегда. – Я тебе обязательно отдам. Потому что иначе бабушка, проигравшись, попробует продать тебе одну из своих табакерок…

– А я ее куплю, а после продам тебе. Идет? – Его улыбка была такой нежной и теплой, что у Джессалин в горле застрял мешавший говорить комок.

– Кларенс, я… Ты настоящий друг.

Танец закончился, но Кларенс продолжал держать ее руку, пристально и напряженно заглядывая в глаза.

– Надеюсь, что я все-таки больше, чем просто друг, – проговорил он.

Джессалин убрала руку.

– Я… Тебе не кажется, что здесь слишком душно. Может быть, выпьем по бокалу шампанского?

Кларенс продолжал смотреть ей в глаза. Оба молчали. Джессалин затаила дыхание, боясь одного – что он выскажет вслух то, что она без труда читала в его глазах. Но вот он отвел взгляд – момент был упущен.

– Да, конечно, – согласился Кларенс и, поклонившись, отправился за напитками.

Джессалин смотрела на танцующих. Сердце сжалось от сладкой боли: она вспомнила о том далеком лете, когда на своем первом взрослом балу танцевала с Маккейди… Как он поддразнивал ее, когда она наступала ему на ноги, как у нее кружилась голова, как…

Он появился так неожиданно, что Джессалин показалось, что он возник в бальной зале прямо из ее воспоминаний. И вот он стоит здесь, на пороге и рассматривает зал с таким видом, словно он – Черный принц[1], а все остальные – его подданные. Сердце Джессалин провалилось куда-то вниз, она затаила дыхание.

Маккейди неторопливо повернулся, чтобы поздороваться с хозяином, а Джессалин не отрываясь смотрела на его гордый профиль. Его длинные волосы и пиратская серьга в ухе удивительно контрастировали с изысканной толпой. Мускулистая фигура тоже казалось слишком мужественной для элегантной бальной одежды. «Он не принадлежит к светскому обществу. Он здесь совершенно чужой», – подумала Джессалин. И точно также он не принадлежал Лондону с его чопорными нравами. Он словно прилетел из совсем другой эпохи, когда мужчины носили оружие и завоевывали королевства, признавая только один закон – закон силы.

«Я хочу тебя, Джессалин». Хочет, но не может любить.

В тот день, когда он холодно предложил ей разделить по постель, ее чувства и мысли окончательно запутались. Гордость Летти требовала, чтобы она дала ему пощечину. Обиженный ребенок хотел вцепиться ногтями в его лицо и причинить хоть какую-то боль. А женщина мечтала броситься в его объятия и любить, любить, несмотря ни на что, любить так сильно, что он просто не смог бы не ответить взаимностью.

Джессалин понимала, что вряд ли когда-нибудь освободится от этого чувства. И неважно, окажутся они вместе о бальной зале или на разных концах земли. Джессалин позволила себе одну маленькую слабость – она верила, что из всех женщин мира только она одна способна изменить его. Только ей одной принадлежит его сердце.

Началась вторая кадриль, и танцующие заслонили Маккейди. Постепенно сердце встало на место и перестало прыгать, как лягушка. Но это продолжалось недолго. Уже в следующую минуту Джессалин увидела, как он своей характерной прихрамывающей походкой пересекает бальный зал, направляясь прямо к ней.

Безумными глазами оглядевшись вокруг, Джессалин заметила небольшую нишу, в которой стоял изящный инкрустированный стол с гигантской белой вазой. Она металась туда, как испуганный заяц в нору. Скользнув внутрь, она оглянулась, чтобы убедиться, что никто не заметил ее бегства, задела бедром стол, и ваза, рухнув на пол, с грохотом разлетелась на мелкие кусочки.

– Вот черт, – вполголоса выругалась Джессалин.

– Она была на редкость уродливой, правда? Джессалин резко обернулась и обнаружила, что ее убежище уже занято. У стола сидела девушка с безукоризненно правильными чертами лица и нежными золотистыми волосами, уложенными мелкими локонами. В прическе сверкала россыпь бриллиантов, а расшитое серебром платье переливалось в ярком свете свечей.