Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев) - Irag Pezechk-zod

– Ахтар ваша раба покорная, господин хороший… Бог даст, с вашей помощью и ее замуж отдадим.

– Конечно, ведь в нашей семье молодых людей много… Если господь пожелает, и для Ахтар-ханум подберем кого-нибудь. Нет, пока мы живы, Ахтар-ханум в одиночестве не оставим.

После долгого обсуждения предстоящей церемонии и условий брачного договора было решено, что мать Практикана на следующий день придет к Азиз ос-Салтане и они решат все насчет перестановки вещей и убранства комнат. Когда жених с семейством отбыли, зала на несколько минут погрузилась в тишину.

Нарушил молчание Маш-Касем, до того неподвижно стоявший в углу:

– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Этот мой земляк, конечно, мужик хороший, но мамаши его я, по правде сказать, боюсь. Слыхали, какой голосина, чтоб ей пропасть?

По знаку Асадолла-мирзы он умолк, а сам князь, обратившись к Гамар, которая все так же тихо и скромно сидела в сторонке, спросил:

– Ну, дорогая, ты его хорошо разглядела? Понравился тебе твой муж?

– Да, дядя Асадолла.

– Ты его любишь?

– Да, дядя, очень люблю… Теперь можно мне про ребенка поговорить?

– Да, милая, говори. Молодец девочка, что при них ничего такого не сказала.

– Я этого ребенка больше мужа люблю, хочу ему красную распашонку связать.

– А его мать и сестра тебе тоже понравились?

– Да, дядя Асадолла. Только у матери его борода, лицо мне исколола.

– Ну, это не страшно, дорогая. Мы ей скажем, она сбреет бороду. Уже решено, что папа Дустали купит ей полный бритвенный прибор!

Из сада донесся стук в дверь. Маш-Касем воскликнул:

– По-моему, это барчук Пури приехал! Ага, с вас причитается за добрую весть! – и побежал к калитке.

Я и Лейли обменялись тоскливыми взглядами. Но, к счастью, это был не Пури… Маш-Касем вернулся с вечерней газетой. Отец, сидевший ближе всех, к двери, взял газету у него из рук и громким голосом прочел заголовок сообщения, помещенного на первой полосе: силы союзников вступили в Тегеран и заняли железнодорожный узел.

Дядюшка вздрогнул и сдавленным голосом спросил:

– Железнодорожный узел?… Почему прежде всего железную дорогу?… Помоги бог Полковнику!

– Ну надо же им было с чего-то начать, – сказал Асадолла-мирза, чтобы успокоить его.

– Асадолла, ты, разумеется, дипломат, но разбираться в хитросплетениях политики англичан ты еще не скоро научишься, – покачал головой дядюшка.

– Моменто, моменто! Вы хотите сказать, что, поскольку ваш братец изволил отправиться на вокзал, англичане прежде всего заняли железную дорогу?

– Ну, не только по этой причине, но и не без того, – процедил дядюшка. И опять заговорил, словно сам с собой: – Я беспокоюсь за эту ни в чем не повинную семью. Бедный мой брат Полковник за всю жизнь закона не преступил ни ногой, ни рукой, а теперь придется ему расплачиваться – за меня!

Асадолла-мирза, стараясь сохранить серьезность, заметил:

– Ну, если предположить, что они хотят посчитаться с ним за вас – откуда бы им знать, что господин Полковник сегодня вечером отправился на вокзал?

Дядюшка с презрительной усмешкой парировал:

– Лучше вообще об этом не говорить! Ты что думаешь – они не знают Пури? Не знают, что он мой племянник? Молод ты еще, зелен… Готов поклясться, что в этот момент на столе начальника Интеллиджент Сервис лежит досье Практикана Гиясабади и отчет о помолвке Гамар. Ты что думаешь, этот индиец и тысячи других их агентов зря время теряют?

Маш-Касем решил, что пришел его час выступить. Он закивал головой и разразился речью:

– Господин Асадолла-мирза не знают этих англичанов. Да и мы – я и ага, – когда в тридцатом году ихнего начальника захватили, англичанов хорошенько не знали, не ведали, что от них людям бывает… Вот у меня был один…

– Да если бы я только рассказал вам, что я претерпел от англичан! – перебил его дядюшка. – В сражении при Казеруне, когда английский командующий бросил свою саблю к моим ногам, – будто вчера это было! – он сказал: «Браво, вы с тысяча четырнадцатью солдатами одолели несколько английских полков. Это будет вписано золотыми буквами в военную историю». Верите ли, я просто рот разинул: ведь за день до этого я как раз пересчитал своих солдат – их оказалось тысяча четырнадцать человек.

– Тысяча пятнадцать человек, – опять вылез Маш-Касем.

– Что ты мелешь, Касем? Я хорошо помню, английский полковник сказал «тысяча четырнадцать», и надо же было так случиться: нас было именно тысяча четырнадцать.

– Ей-богу, зачем врать? До могилы… Я как сейчас помню…

– Ты заткнешься или нет?…

– Да ведь я же не спорю. Этот англичан правильно сказал «тысячу четырнадцать человек». И вы тоже верно насчитали – тысячу пятнадцать.

– Касем, что ты чушь городишь…

– Да вы мне, прости господи, договорить не даете… Тот, который лишний, помоги ему бог, Солтан Али-хан был, его как раз в этот день подстрелили.

– Да, да, ты прав. Одним словом, я хочу сказать, что в самый разгар битвы они были так точно осведомлены о численности наших солдат…

Маш-Касем вздохнул:

– Пусть господь воздаст им за тех убитых, святых мучеников за веру… Бедный Солтан Али-хан… А вообще, если бы не ага, я бы сейчас тоже до костей в земле сгнил… Ради меня, недостойного, он, словно лев, бросился под пули, взвалил меня на плечо и вынес с поля боя. Даже, англичаны от удивления остолбенели – что это за герой такой? Я собственными глазами видел, как у агличанов из косых глаз слезы брызнули… Англичаны, они почти все косые.

Тут дядюшка кивнул головой и пробормотал:

– Теперь видишь, Касем, как судьба повернулась? Сколько времени они выжидали, пока им снова представится случай! Да, сегодня надо нам воздать близким нашим… – Дядюшку охватило волнение, теперь он почти кричал: – Негодяи! Идите, мстите мне! Что вам нужно от моего бедного несчастного брата?…

– Не надо заранее предполагать самое худшее, – с серьезным видом проговорил Асадолла-мирза. – Пусть они захватили железную дорогу из-за вашего брата – еще неизвестно, сумеют ли они в этой суматохе его отыскать. Да и полковник не ребенок, он не растеряется… – И, чтобы переменить тему, он быстро добавил: – А на свадебный вечер вы намерены приглашать гостей? Близкие родственники все же должны присутствовать.

– Надо бы бракосочетание провести как можно скромнее, без шумихи, – вмешался Дустали-хан.

– Это вызовет еще больший шум, толки пойдут. Все будут говорить: верно, у них что-то неладно, раз решили без всякой огласки свадьбу устроить.

Азиз ос-Салтане отослала Гамар в другую комнату и, когда та вышла, сказала:

– Можно воспользоваться предлогом, что кто-то умер и у нас траур, – поэтому никакого праздника не устраиваем.

– Но кто? Последнее время, слава тебе господи, все члены семейства пребывают в добром здравии.

– Постучи по дереву, Асадолла… Дай бог, чтобы все здоровы были!

– Моменто, а кстати: что это Фаррохлега-ханум говорила про покойничка – кем он нам приходится?

– И не думайте об этом, – заявил дядюшка. – Говоря между нами, к этому поганому покойнику только одна Фаррохлега-ханум и имела отношение, да и то отдаленное. А уж что касается его связей с англичанами…

– В любом случае, кого-то найти надо, – настаивал Асадолла-мирза. – Скажи-ка, Дустали, как поживает твой дядюшка Мансур ос-Салтане?

– Чтоб у тебя язык отнялся! – завопил во всю мочь Дустали-хан. – Чем тебе насолил мой бедный дядюшка, что ты ему смерти желаешь?

– Моменто, когда это я желал его смерти? Мне просто пришло в голову, что давненько мы не слыхали ничего о дядюшке Мансур ос-Салтане, вот я и спросил, как он себя чувствует. Девяносто пять лет прожил, бог даст, несмотря на все свои болезни легких, почек и желудка еще девяносто пять проживет, чего нам скупиться… И вообще, вы сами виноваты – обидели Фаррохлега-ханум, а ведь она сейчас могла бы нам помочь. Она бы, если надо, из-под земли для нас покойника выкопала.

– О чем вы говорите? – вступил в разговор отец. – Если бы на днях предстояло какое-нибудь траурное собрание или поминки, Фаррохлега-ханум за те несколько минут, которые здесь пробыла, обязательно выложила бы все подробности.

Асадолла-мирза, смеясь, предложил:

– А если попросить мать Практикана Гиясабади, чтобы она в полночь явилась к дядюшке Мансур ос-Салтане? Может, он со страху-то…

Дустали-хан опять завопил, но Азиз ос-Салтане не дала ему разойтись:

– Ну и болваны мы все! Ведь можно сослаться на траур в семье жениха.

Это была прекрасная мысль, что и подтвердили все присутствующие.

В тот вечер мы допоздна дожидались возвращения дяди Полковника и его жены. Когда они наконец появились, вид у дяди был мрачный, жена следовала за ним со слезами на глазах: поезд пришел, но Пури в нем не оказалось.

Дядюшка Наполеон, пытаясь утешить брата, говорил, что они, конечно, не смогли выехать по непредвиденным обстоятельствам, но сам думал совсем по-другому. Утром, когда я увидал Маш-Касема, тот сказал: