Дмитрий Донской - Борисов Николай Сергеевич

Набег

Со времен Чингисхана основой успехов монгольского войска была железная дисциплина. Приказы командира выполнялись беспрекословно. За их нарушение виновного ожидала скорая и жестокая казнь. Богатая добыча, доставшаяся степнякам после разгрома русского войска, не превратила мамаевых татар в толпу мародеров. По первому сигналу трубы они выстроились в боевые порядки и приготовились следовать за своими предводителями. Победа на Пьяне открывала степнякам новые перспективы. Оставив под небольшой охраной на поле боя трофеи и пленных, косматые всадники устремились к Нижнему Новгороду. В воскресенье, 2 августа 1377 года, татары разгромили русских на Пьяне, а уже в среду, 5 августа, они «изгоном без вести» нагрянули в Нижний Новгород, преодолев за пару дней полторы сотни верст.

Для Дмитрия Суздальского, находившегося тогда в Нижнем Новгороде, появление татар стало полной неожиданностью. А между тем отсутствие связи с войском в течение трех дней должно было насторожить князя. Но теперь, когда татары уже врывались в распахнутые ворота города, положение могла спасти только героическая воля, безумная и победоносная храбрость наподобие той, что проявлял Ричард Львиное Сердце под стенами захваченной сарацинами Яффы. Однако Дмитрий Суздальский менее чем кто либо другой мог выступить в роли нового Ричарда. Правление этого вялого и переменчивого правителя было подлинным наказанием для его подданных. К лету 1377 года Дмитрий Суздальский имел за плечами около пятидесяти четырех прожитых лет, и при этом — ни одной яркой победы, ни одного доведенного до конца смелого предприятия. Памятником его переменчивости стала начатая, но так и недостроенная каменная крепость в Нижнем Новгороде. А как она могла бы послужить городу в этот страшный день — 5 августа 1377 года!

Рядом со своим московским зятем Дмитрий Суздальский чувствовал приливы отваги. Но теперь зять был далеко, а татары — совсем рядом, под самыми окнами княжеского дворца. И мужество окончательно покинуло старого князя. В чем был, он выбежал на крыльцо, вскочил на первого попавшегося коня и помчался прочь из охваченной паникой столицы.

Рассказывая о трагедии родного города, нижегородский летописец (вероятно, автор «Повести о побоище на Пьяне») не осуждает своего князя. Он почти оправдывает его, но на дне этого оправдания заметен осадок презрения.

«Князю же Дмитрию Костянтиновичю не бысть силы стати противу их на бои, но побежа в Суждаль, а люди горожане новогородстии разбежашася в судех в верх по Волзе к Городцу. Татарове… останочных людей горожан избиша, а град весь и церкви и монастыри пожгоша, и сгорело церквей в граде 32. Отидоша же погании от града в пятницу иноплеменници волости новогородскыя воюючи, а села жгучи и множьство людей посекоша, а жены и дети и девици в полон без числа поведоша» (43, 119).

Автор «Повести о побоище на Пьяне» последовательно развивает библейскую тему «преступления и наказания». «Небрежение» воевод влечет за собой не только разгром войска, но и трагедию всего города, гибель или плен многих тысяч русских людей.

Сотворив свое злое дело, татары из Мамаевой Орды ушли, уводя в степи бесконечные вереницы рыдающих пленных. Но бедствия Нижегородской земли на этом не закончились. Вскоре за своей добычей явился тот самый «царевич Арапша», которого тщетно ожидали на Пьяне русские воеводы. «Того же лета пришед прежереченыи царевич Арапша и пограби за-Сурие и огнем пожьже» (43, 119).

На этот раз набег Арапши ограничился Засурьем — самой дальней и, очевидно, единственной уцелевшей от Мамаевых татар восточной областью Нижегородской земли.

Глава 18

ВОЙНА ПРОДОЛЖАЕТСЯ…

Не выходите в поле и не ходите по дороге, ибо меч неприятелей, ужас со всех сторон.

На пепелище Нижнего Новгорода рыдали простолюдины, и стояли молча, повесив головы, гордые Рюриковичи — суздальские князья. Впрочем, их поведение в эти страшные дни требует особого разговора…

Отец семейства князь Дмитрий Константинович, «проспавший» битву на Пьяне, постыдно бросивший свой город на расправу татарам, затаился в Суздале. Вероятно, первое время он просто боялся показаться на глаза уцелевшим после татарского погрома нижегородцам.

Вместо Дмитрия Константиновича в разоренный Нижний Новгород отправился его старший сын — Василий Кирдяпа. К нему у горожан тоже были большие претензии. Ведь именно он руководил избиением татарского посольства и его главы Сарайки в 1375 году. За эту расправу и приходилось теперь нижегородцам расплачиваться по самой высокой цене…

Впрочем, люди понимали простую истину: как бы ни был плох князь, но без князя — руководителя, судьи, попечителя — еще хуже. Особенно нужен был его властный голос в моменты всеобщего уныния и смятения. Вопрос о том, кто именно должен выступить в этой роли, не допускал особых разногласий. Дмитрий Суздальский слишком скомпрометировал себя позорным бегством. Нижегородцам нужно было хотя бы на время забыть о нем. И потому место отца на некоторое время занял старший сын.

Как и его отец, Василий Кирдяпа был довольно заурядной личностью. В былые времена его могло ждать горькое изгнание. Но времена, когда городские общины приглашали и прогоняли Рюриковичей по собственному усмотрению, давно миновали. Теперь князья полностью подчинили себе города Северо-Восточной Руси и распоряжались здесь и как несменяемые правители уделов, и в качестве ханских порученцев.

Статистика беды

Разоренный и сожженный татарами Нижний Новгород являл собою жуткое зрелище. Смерть каждого человека — это гибель целого мира. И всё же исторические события обретают реальный масштаб только благодаря некоторой сравнительной статистике. Источники не сообщают хотя бы примерное число жертв татарского набега. (Известно, что русские летописи вообще не склонны к точным подсчетам человеческих потерь.) Поэтому точкой отсчета может служить лишь указанное летописцем точное число сгоревших церквей — 32 (43, 119). Речь идет, конечно, о небольших деревянных церквах, которые строились не только в силу религиозной потребности населения, но и как своего рода «клубы» — места дружеского и делового общения жителей одной улицы, ремесленников одной специальности, членов одного знатного рода.

Заметим, что, рассказывая о больших городских пожарах, летописец, как правило, называет точную цифру сгоревших церквей. Причина этого странного на первый взгляд педантизма состоит, по-видимому, в том, что пожар рассматривали как одно из проявлений «гнева Божьего».

(Один новгородский летописец XV столетия, сообщив о пожаре в Антониевом монастыре, удивляется силе Божьего гнева: «Пречистый Владыка и благодатная Богородица не пощадиша храмов своих» (44, 219). И объясняет его сокровенную причину: «Сей пожар бысть… от нашего небрежения и согрешения». Привыкший подбирать ко всему случающемуся цитату из Священного Писания, летописец и в рассуждении о городском пожаре остается верен себе. «Инде (где-то. — Н. Б.) Писанье глаголеть: напоил ны вина умиленью и преложил еси именье их огню, и не пощаде от смерти душа их» (44, 219). Этот вольный пересказ двух или трех мест Библии (Суд. 1, 8; Пс. 59, 5), посвященных наказанию грешников, содержит всю концепцию пожара как одного из проявлений Божьего гнева.)

Силу этого гнева уместно было определять в соответствующих «единицах измерения». Поэтому количество сгоревших церквей подсчитывали весьма скрупулезно.

Итак, 2 августа 1377 года в Нижнем Новгороде при всеобщем пожаре, вызванном татарским набегом, сгорело 32 церкви. Для сравнения приведем аналогичные данные по другим древнерусским городам. В июне 1413 года сгорела вся Тверь, причем огнем было уничтожено 20 церквей (44, 486). Тем же летом большой пожар в Костроме уничтожил 30 церквей (44, 486). 23 мая 1492 года «згоре град Володимерь весь и с посады… А всех церквей згорело в граде девять, а на посаде тринатцать» (45, 274). В том же 1492 году пожар испепелил и весь Углич. В огне погибло «дворов болши пятисот, а церквей згоре пятнатцать» (45, 274).