Прокаженная - Гелена Мнишек

Во время охоты панна Рита спросила Трестку:

— Вы развлекаетесь или еще и наблюдаете порой?

— Почему вы спросили?

— Так… Вы ничего не замечаете?

— О, многое! Замечаю, что особы, жаждущие быть возвышенными, оказались униженными…

— Что за библейский стиль!

— И еще — особы, которые не собираются покорять вершины, тем не менее уже там находятся…

— Браво! Вы говорите о Барской и Рудецкой, да?

— Конечно! Вторая, даже о том не ведая, оказалась в вышине, а первая… как кричали французские революционеры, долой короны!

— Да, короны ей не видать… Ей не позавидуешь. Она сама все видит — в таких случаях слух, зрение и инстинкт неслыханно обостряются.

Но не только панна Рита и Треска видели все. Беспокоился пан Мачей, сердилась пани Идалия, видя, что графия недвусмысленно ревнует Стефу к Вальдемару. Столь желанная баронессе партия таяла на глазах и ей оставалось лишь искусно изображать полнейшее равнодушие. Но панна Барская не столь искусно владела собой…

На охоте графиня стала свидетельницей сцены, переполнившей чашу и уничтожившей ее совершенно. У Стефы что-то случилось с ружьем. Не в силах наладить его сама, она подошла было к одному из ловчих, но тут, словно из-под земли, перед ней вырос сам главный ловчий Урбанский — он только что говорил с Барским, но, заметив краем глаза растерянность Стефы, извинился перед графом и мгновенно оказался рядом с девушкой, принялся осматривать ружьецо с видом величайшего почтения. Когда ружье было починено, Стефа поблагодарила Урбанского и прошествовала с достоинством принцессы, привыкшей к проявлениям почтения…

Граф Барский едва не выругался вслух, вне себя от ярости. Его дочка, хоть и кипела от гнева, изумлялась Стефе — девушка держалась столь благородно, с таким тактом, что ей могла позавидовать не одна герцогиня.

XXXIX

Охота и развлечения длились десять дней. Глембовический сезон закончился с нетерпением ожидавшимся всеми костюмированным балом. Белый бальный зал с увитыми плющом мраморными колоннами тонул в электрическом свете, в сиянии хрустальных люстр. Повсюду были цветы и зелень. На бал съехались многие соседи майората и приглашенные из более отдаленных мест. Поражали дорогие и оригинальные костюмы. Среди дам выделялась графиня Виземберг в наряде, символизировавшем бурю. Ее фантастическое платье жемчужно-сапфирового цвета украшали букеты газовых лент оттенков клубящихся грозовых облаков: темно-золотые, черно-фиолетовые, голубые, бело-серые; цвета эти составляли гармоничное цело, а молнии изображали вшитые в газ полоски материи, усеянные множеством мелких бриллиантиков и золотых зигзагов. Брильянты окружали шею. С коротких рукавов свисало множество нитей, столь легких, что от малейшего движения рук они» шевелились, словно развеваемые вихрями. Тяжелые черные волосы графини были распущены, голову ее окутывало темное облако фиолетового газа, увенчанное золотой молнией с огромным бриллиантом. Из-под этого облака волной ниспадали длинные, гибкие стебли трав. Обнаженные руки графини были украшены золотыми змеями с глазами-бриллиантами. В одной руке она держала веер из золотых бляшек и бриллиантов, а в другой — золотую тросточку, заканчивавшуюся бриллиантовой молнией и снабженную приспособлением, издававшим при нажатии глухой треск. Костюм был необычным и изысканным, как нельзя более подходившим к классической красоте графини. Колыхавшиеся травы, необычайно напоминающие взбудораженный вихрем луг, бриллианты, внезапно вспыхивавшие разноцветным сиянием, — все это представляло крайне эффектное зрелище. Не менее красиво выглядела графиня Мелания в костюме богатой иудейки библейских времен — в платье из золотой парчи, в белой вуали, поддерживаемой на голове высокой диадемой, расшитой жемчугом. Наряд такой как нельзя лучше подходил к ее восточной красоте. Панна Рита преобразилась в средневековую даму, Люция — в итальянскую цветочницу. Стефа была дамой из времен Директории[Правительство Франции из 5 директоров (с ноября 1795). В ноябре 1799 свергнуто Наполеоном Бонапартом.

Противоположности притягивают (франц.).] — в розовом воздушном платье из легкой шерсти с шелковым шарфом и черной шляпе с большими страусовыми перьями. Искусно причесанные волосы волнами буйных локонов падали ей на плечи. На шее висело довольно дорогое жемчужное ожерелье. В этом наряде, с веером из черных страусовых перьев, букетиками розовых камелий у корсажа и в волосах, она выглядела серьезнее, чем обычно, но была столь прекрасна и величественна, что к ней обратилось гораздо больше мужских взглядов, неужели к прекрасной еврейке. Вальдемар и большинство мужчин были во фраках. Два оркестра играли попеременно. Во время мазурки, когда следовало выбирать партнерш, к Михоровскому приблизился Брохвич, державший под руки графиню Меланию и Стефу;

— Электричество или огонь?

— Электричества у меня довольно, так что выбираю огонь, — ответил Вальдемар.

Брохвич передал ему Стефу.

Графиня засмеялась холодно, язвительно:

— Les extrкmes se touchent![76]

Майорат великолепно танцевал мазурку, сочетая достоинство рыцаря и юношеской пыл влюбленного. Стефа словно плыла по залу. Во время танца глаза их часто встречались. Стефа не опускала взгляда. На поворотах майорат прижимал ее к себе, но не сильнее, чем того требовал танец. Он танцевал ловко и живо, но было в его движениях и нечто от величия. Лицо его было серьезным, лицо Стефы, несмотря на искрившиеся весельем глаза, — задумчивым.

Графиня Мелания пробормотала сквозь зубы:

— Cette fille a L'air d'une princesse![77]

Однако Брохвич услышал и сказал воодушевленно:

— Да, будь я художником, под их портретом подписал бы: L'йtat c'est moi![78]

Графиня послала ему вызывающий взгляд.

Сбоку у колонны стоял пан Мачей. Глаза его следили за танцующей парой внимательно, но без благожелательности. Наоборот, брови старца были грозно нахмурены, глаза угрюмо светились. Он видел танцующего внука, но словно бы иным зрением — в глазах пана Мачея мазурка с этой девушкой неким неведомым образом изменила Вальдемара. Обычно не великий охотник для танцев, сейчас он вкладывал всю душу, ничего вокруг не видя, кроме Стефы. Пана Мачея охватило беспокойство — Стефа… Какова она сегодня! Розовая дама из времен Директории, прекрасная и грациозная, изящно поднося к глазам веер, плывет по залу величественно, как княгиня… Пан Мачей не узнавал обычной Стефы, в скромных платьицах, веселой порой почти как ребенок или с грустной улыбкой на свежем личике… Что ее сделало сегодняшней, такой? Она всегда красива, легка, как ветерок, всегда нежна, обаятельна. Но это нынешнее величие, величавое достоинство… Старик не сводит с нее глаз, вспоминает некие минуты, покрытые мглой ушедших лет, закрывает глаза, слушая тяжкое биение сердца, и вдруг из груди его вырывается вздох, словно бы испуганный: