Живое море - Жак-Ив Кусто Джемс Даген

Фалько применял несколько способов ловли рыб, не повреждая их. Облюбует густонаселенную коралловую глыбу и набросит на нее нейлоновую сеть с пробковыми поплавками. Затем плывет к следующей глыбе; в это время рыбы выходят из убежищ и застревают в ячее. Поставив сети, Фалько совершал обход своих снастей, осторожно собирал пленниц и помещал их в прозрачные полиэтиленовые мешочки с водой. Поднимаясь к поверхности с целой связкой мешочков, в которых сновали разноцветные рыбы, он напоминал продавца воздушных шаров на подводной ярмарке. На берегу изнывающие от зноя товарищи Альберта накачивали в мешочки кислород, потом укладывали их в коробки и отправляли самолетом в Ниццу. Очень мало рыб погибало в пути; от коралловой глыбы до аквариума они не покидали родной стихии.

Фалько использовал также плексигласовые ловушки, ко верхом искусства была поимка рыб руками. Спинороги сказались слишком хитрыми, чтобы покидать свои норы и лезть в сеть. В спинном плавнике этих рыб есть длинный шип, который обычно опущен. Спасаясь от облавы, спинорог прячется в кору, расправляет длинный шип и упирается им в потолок, закрепляя его вторым шипом, как задвижкой. Этот прием позволяет спинорогам одурачивать большинство преследователей, только не Фалько. Просунув руку в нору, Альбер нажимал задвижку, шип складывался, и порайонная рыба попадала в тюрьму с невидимыми стенками. Другой вид спинорогов (мы прозвали его "Фернандель"), попадая в руки Фалько, выражал свое отчаяние криком, который Альбер сравнивал с хрюканьем свиньи.

За три года наша группа настолько преуспела в выполнении десятилетнего плана, что мы наметили два смелых новшества, затрагивающих как популяризаторскую, так и исследовательскую сторону океанографии (оба этих аспекта отлично дополняют друг друга в Монако). Было задумано построить пониже музея, в пятидесяти футах над морем, большой маринариум на открытом воздухе. Нас вдохновили на это успешные опыты с "мэринлендами" в США, но мы собирались кое-что усовершенствовать. Маринарпум позволил бы нам увеличить свои доходы от туризма и расширить круг исследовательских работ.

Кроме того, я обсудил с князем Ренье III Монакским, который сам опытный подводный пловец, возможность отвести в море напротив музея территорию для заповедника площадью шесть квадратных миль. На этом участке мы хотели устроить экспериментальный морской биотрон, направленно видоизменять подводную среду, размещать в ней искусственные убежища для рыб, водоросли, применить искусственный фотосинтез и химический подкорм, создавать машинами течения, а по соседству выделить контрольные участки нетронутой природы, запретив всякий лов рыбы и подводный спорт.

Мы построили из бетона образцовую рыбоферму, разработали схему контроля; аквалангисты, подводные лодки, приборы-автоматы и телевизоры должны были сообщать в музей, как работает морской биотрон. Глубина моря около музея — пятьдесят футов, дальше она постепенно возрастает, достигая вдоль внешней границы задуманной нами подводной фермы тысячи футов.

Но в тот самый год, когда родился наш замысел, биотрон споткнулся. По обе стороны предполагаемого заповедника, в Фонвьеле и Монако-Биче, местные власти решили расширить береговую полосу. Опрокидывая в море обломки старых жилищ, камень из карьеров, песок и гравий, сплошной вереницей шли самосвалы. На наш участок отовсюду ползла муть. Люди насытили воду минеральными частицами, которые погубили большинство нежных морских организмов. Рыба ушла в поисках более тучных пастбищ. Прямо под окном моего кабинета шла экспансия, засорялось чудесное плато Сен-Никола, где мы постоянно ныряли, изучая изменения среды. Прикрепленная фауна и почти все водоросли были задушены отвратительными бурыми сорняками.

Подобные работы велись вдоль всего Лазурного берега. С вертолетов я видел, как строительный мусор на несколько миль от берега заполняет море мутью. Еще дальше часто простирались покрытые радужной пленкой черные полосы: здесь суда бесстыдно сливали в море тонны нефтепродуктов, сея смерть над континентальным шельфом. Я отложил создание морского биотрона на то время, когда закончат выравнивать береговую линию и дно стабилизуется. Одновременно я мечтал о действенном способе защитить море от осквернения. А в 1959 году появилась новая зловещая угроза.

Возрождая традиции Альберта, который приглашал ученых мира для свободного обмена мнениями, мы предложили Международному агентству по атомной энергии в Вене устроить в нашем музее совещание по весьма острому вопросу: куда девать отходы атомного процесса? На открытии конференции я приветствовал четыреста пятьдесят делегатов стран, которые уже развили атомное производство или собирались его наладить. Я не очень-то разбирался в продуктах расщепления ядра, но долг гостеприимства обязывал меня отсидеть хотя бы до конца первого заседания.

Я поймал себя на том, что делаю заметки, слушая, как делегаты рассказывают о далеко идущих планах гражданского использования атомной энергии, сколько в ближайшие годы будет отходов с разной степенью радиоактивности. Они так и сыпали шести-семизначными цифрами, выражающими концентрацию яда в кюри. С трибуны я видел, как океанографы обмениваются записками, что-то шепчут друг другу на ухо.

В перерыве физики и биологи держались обособленно. Океанографы обсуждали возможное действие всех этих ядов. Выходя из зала, я захватил с собой наушники с приставкой, позволяющей слушать синхронный перевод на четыре языка, чтобы в своем кабинете проследить за ходом вечернего заседания. То, что я подслушал, говорило об очень накаленной обстановке в конференц-зале, и я решил на следующий день присутствовать, когда будут обсуждать способы избавиться от радиоактивных продуктов.

На утреннем заседании один ученый выступил с докладом, рекомендующим закапывать отходы в пустынях. Другой предлагал сбрасывать их с парашютами на ледяной купол Гренландии. Были предложения использовать пещеры и заброшенные соляные копи. Но большинство атомников считало океан наиболее подходящим местом для захоронения отходов. Многие делегаты как о будничном деле рассказывали, что их страны уже сбрасывают радиоактивные продукты в океан.

Антагонизм между физиками и биологами принял более явные формы. Во время перерыва разгорелись жаркие споры между учеными мужами. Я услышал реплику одного биолога:

— Стронций-90 отравит рыбу.

— Стронций-90 скапливается в костях, — возразил ему ядерник. — Кто ест кости?

— Куры едят. Костяная мука — побочный продукт рыбоконсервной промышленности. Наши дети будут есть радиоактивные яйца.