Избранное - Белькампо

— Давай обедать, пока суп не остыл.

Соскользнув с мужниных колен, она села за стол напротив него.

— А ты в самом деле богиня этого моря? — развеселился он.

— Да, я давала указания.

— А на кухню заходила?

— Нет, я начала с чердака. Но указания давала.

Суп, поданный господину и госпоже Хонселарсдейк, был известен в то время под названием «каттенбургская смесь» и приготовлялся из лука, моркови и корней сельдерея, сваренных в растопленном бараньем жире. Это блюдо очень любили портовые рабочие прибрежных островов.

— Чудесно! — воскликнула Элеонора, которой все было по вкусу.

После супа Барбара, все еще в атласной юбке, поставила перед каждым оладьи со шкварками и с изюмом.

— Для меня это чересчур. — Элеонора, избегая сала, отрезала тонкий ломтик, как отрезают кусочек торта. — А тебе нужны широкие плечи, чтоб смогли многое выдержать. По нашей милости ты наверняка каждый день теряешь вот такой кусок сала, — продолжила она, указывая на шкварку, выступавшую на поверхность оладьи и окруженную канавкой растопленного жира.

— Откуда ты знаешь способы приготовления подобных блюд? Их что, готовили в вашем доме? — внезапно спросил Виллем и положил свой прибор.

Элеонора рассмеялась.

— Я… способы приготовления? Ведь готовила Лейда, это, наверное, настоящие амстердамские лакомства.

— Ты же давала указания.

— Я распорядилась приготовить обед, и только, дорогой. Эти блюда — сюрприз и для меня. Если бы ты знал, как я ждала нашего первого совместного обеда. Жаль, я не могу съесть все оладьи, ведь мне надо быть стройной и гибкой! Зато тебе надо много работать ради меня. Кстати, раз уж мы заговорили о еде, у меня созрел новый план. Ты знаешь, что сказал профессор Баченбраузер, знаменитый лекарь из Гейдельберга? «Человек есть то, что он ест»… — В те времена цитаты были в большой моде. Однако Элеонора не умела цитировать по-настоящему и, чтобы не отставать от других, щедро пересыпала свою речь высказываниями придуманных знаменитостей, главным образом из Германии, о которой в Нидерландах знали не так уж много. Поэтому достоверность высказываний не вызывала сомнений, а Элеоноре все приписывали большую ученость с «восточным» уклоном. — Так вот о чем я подумала: у нас с тобой такой же дом, что и у Венделы с Эвертом, та же торговля, пусть и кухня у нас будет одинаковая: общий дом, общее дело, общая еда. По сравнению со мной Вендела — мастерица кулинарных дел, в этом я не сомневаюсь. Она наверняка знает почти наизусть «Искусную нидерландскую повариху и швею. Драгоценное пособие для голландских кухарок». Если пробить в стене круглое отверстие, так сказать внутреннее окошко, тогда из той части дома, где живет Вендела, сюда будут долетать все распоряжения по кухне. Благодаря одинаковой пище взаимосвязь двух семей станет еще прочнее. Ты согласен с этим, дорогой?

Виллем, не желавший продолжать знакомство с каттенбургской кухней и к тому же бессильный перед бурным темпераментом своей супруги, разумеется, был согласен, по крайней мере при отсутствии возражений со стороны Эверта и Венделы.

— Вендела с радостью нам поможет. А если помощь станет для нее обременительной, мы снова закроем окошко. Закажем корабельному плотнику иллюминатор со шторкой, и тогда твоей Элеоноре больше не придется ломать голову над провиантом.

— Не объяснишь ли мне, почему ты разрешила Барбаре ходить в твоей юбке?

На этот неожиданный вопрос Элеонора ответила не сразу, сперва она, пританцовывая, подошла к мужу и погладила его по щеке.

— Ливрея нашего дома. Ты ведь не дворянин, и мы не можем одеть слуг в цвета нашего герба. Мы знатны богатством, и герб наш — кусок дорогой материи. Вот почему мы должны одевать Барбару в дорогие одежды. Заниматься стряпней и уборкой в шелках нельзя, но тот, кто исполняет наиболее благородную службу, обязан поддерживать перед гостями достоинство дома. Я буквально приказала ей снять хлопчатобумажную юбку и надеть одну из моих. Только теперь она должным образом представляет нас.

— Сегодня утром один из моих страховых агентов принял ее за новую хозяйку дома.

— А чем она не хозяйка? Разве плохо сложена? Дай ей лук и стрелы — и перед тобой сущая Диана, дай ей сноп — Церера.

— Или Руфь.[107]

— Хорошо, пускай Руфь. Но кто знает, не явится ли нынче-завтра какой-нибудь Вооз,[108] готовый ввести ее хозяйкой в дом вроде нашего.

В ответ Виллем произнес знаменательные слова, навсегда запавшие ей в память:

— Хозяйкою не станет та, кому пришлось трудиться.

Многозначительная фраза, грозная, ужасающая, произнесенная супругом как нечто само собой разумеющееся. Элеонора слегка вздрогнула.

— Кому трудиться не пришлось, та станет ли хозяйкой? — спросила она, выделяя каждое слово.

— Есть еще одна возможность, — спокойно ответил супруг.

Элеонора поняла его. Итак, либо хозяйка, либо…

— Что будем делать после обеда? — Она заговорила о другом, обрывая прежние мысли.

— Мне надо поработать, дорогая. Письма ждут ответа, а потом у меня встреча с купцом из Каппадокии.[109]

— А на каком языке он говорит?

— На французском.

— Нельзя ли мне присутствовать при встрече? Я никогда не слышала, как говорят по-французски жители Каппадокии.

— Ему это покажется весьма странным. Добропорядочные женщины там всегда находятся в гареме, им разрешено лишь купаться в бассейне и читать Коран под охраной евнухов и сторожевых собак, а мечтают они об одном: добиться благосклонности своего господина и стать его любимой женой. Этому купцу твое присутствие покажется очень странным. На Востоке при крупной сделке иногда предлагают в подарок рабыню. Кто знает, что он подумает.

— Тогда я пойду гулять, мне нужен свежий воздух. Я ведь теперь жительница Амстердама, я хочу осмотреть свой город, и, раз ты со мной не идешь, я пойду одна.

Виллем взял руку Элеоноры и задумчиво погладил ее.

— Здесь не принято, чтобы купеческие жены гуляли в одиночку. Ты можешь взять карету и отправиться за город. Поезжай в Старую Церковь[110] или в Димен[111]. В городе тебе можно бывать только со мной, и то далеко не везде. А уж если ты непременно хочешь что-то увидеть в городе, то единственный приемлемый способ — пойти на Дам в сопровождении Барбары, которая должна следовать за тобой с медным ведерком или корзиной для провизии.

Резким движением Элеонора выдернула свою руку из руки супруга. В ее глазах сверкнула гордость свободолюбивой натуры.

— Разве мы в Каппадокии? Я намерена бывать там, где мне заблагорассудится, дышать свежим воздухом всюду, где он есть, а если ваше общество сочтет это неприличным, значит, я буду единственной среди купеческих жен Амстердама, которую мнение общества не волнует.

Швырнув, как из пращи, эти гневные слова, Элеонора тотчас же скрылась в соседней комнате — полубудуаре, полукабинете, предназначенном для встреч наедине, и захлопнула за собой дверь.

Она была взбешена. Первое сражение, сражение вокруг обедов, было выиграно. Слава богу, это ее больше не касалось. И второе сражение, сражение вокруг Барбары, веселой, смышленой девушки из народа, было выиграно тоже. Еще несколько таких побед — и путь к счастливым приключениям был бы свободен, а теперь вот его грозят закрыть навсегда, хотят доказать ей: ты попала в клетку. Ее любимый сказал ей об этом, ее любимый. Человек, который еще ребенком предлагал так растянуть имя Элеонора, когда ей пришлось подписаться, чтобы оно захватило Африку и Азию и чтобы последняя буква заканчивалась в Сахаре или на Памире, в зависимости от направления пера. А теперь, совсем взрослой, ей нельзя пройтись даже по улице.

Ее первый выход из дому был испорчен. А она так радовалась целый день, что наконец-то осуществит свою мечту. Как иные жаждут во что бы то ни стало попасть на ближайшую ярмарку или на свадьбу, куда их пригласили, так она все это время испытывала радостное нетерпение от близости Амстердама.

Все испортила одна фраза: «Здесь это не принято».

Молча боролась Элеонора со своей злостью и сумела ее обуздать.

Каждый знает о способности реки самоочищаться, знает, что чем стремительней течение, тем скорее очищается вода. То же и с мыслями: чем стремительней и мощней их поток, тем скорее освобождается разум от неприятных впечатлений. Так было и с Элеонорою. Неприятные переживания не задерживались у нее надолго, вот и теперь уже полчаса спустя к ней вернулась прежняя ясность духа.

Раз ей не дано права бывать там, где она хочет, ее замужество ничего не стоит. Она просто вырвет себе это право, ей нет дела до того, что скажут Виллем, Вендела или кто-нибудь еще. Никому, даже целому купеческому сословию, не позволит она командовать собой, как бы дорого ей это ни обошлось.