По большому льду. Северный полюс - Роберт Пири

Проникнув в самый отдаленный его угол, мы подвели вельбот к берегу неглубокой бухты с темно-красной водой. Верхняя часть этой бухты была опоясана громадной мореной ледника, видневшегося над нею. Дальше возвышалась одинокая гора с поразительно четкими и резкими контурами, высотой, по-видимому, около 2000 футов, а от ее основания до противоположной стороны верхней бухты тянулась кристальная стена большого ледника. Этот ледник и бухту я назвал в честь своей alma mater Бодуэнскими. Бухта была, очевидно, излюбленным местом встреч и «пастбищем» белых китов, «какокта», которые водятся здесь в изобилии. Пока мы стояли в этом месте, было слышно их фырканье, и именно поэтому я назвал ее бухта Какокта. Один из моих охотников отправился вверх на утесы и принес пару прекрасных оленей. Отсюда ушел Вергоев, чтобы пройти по леднику, а затем к Красной скале. Здесь я в последний раз видел его…

На следующий день, после обеда, мы плыли в дождь между обломками ледников, в дальний северо-восточный угол залива, к бухте с крошечной долиной под сенью горы. Именно это место я видел примерно неделю назад, спускаясь по ледяным склонам, и рассматривал его как участок для строительства большого полярного дома, хорошо защищенного и при этом с удобными подходами. Подойдя к нему поближе, я увидел, что не ошибался. Оно оказалось идеальным во всех отношениях местом для арктического дома.

Цветы и трава росли в изобилии, протекавший поблизости ручеек обеспечивал водой, а окружающие горы должны были обеспечить защиту от неистовых зимних ветров. Миссис Пири посчастливилось застрелить здесь пару оленей. Ночью шел дождь. На следующий день мы гребли вдоль восточных берегов бухты, к ее устью – скоплению красно-коричневых утесов, усыпанных полярными скульптурами; бастионы, башни и крутые откосы были до того похожи на средневековую крепость, что я назвал эти скалы Замковыми утесами.

Обогнув их, мы снова направились на восток, вверх по заливу. Несколько миль далее мы прошли вдоль лицевой стороны ледника Хаббарда, спускающегося в воды залива рядом кристаллических голубых скал. Ледник был около мили шириной и от 100 до 150 футов высотой. За ним берег образован гнейсовыми утесами. За вторым отвесным мысом залив расширяется; берега его окаймлены сверкающими ледниками, разделенными отвесными утесами. Здесь я в первый раз увидел поразительные вершины, названные мною именами Адамса, Дэли и Пэтнама. К востоку от нас находился какой-то загадочный остров с крутыми берегами, и я направил вельбот к нему. Высадившись около южного мыса, я взобрался по почти отвесным утесам на высоту около 1500 футов; с этой возвышенности открывался поразительный вид на всю ширину залива Инглфилда. В глубине залива берега представляли собой почти сплошную сверкающую стену ледника. У самого края воды ледник прерывался несколькими изолированными отвесными горами с плоскими вершинами. Туземцы называют их нунатаками. Позади гор, вверху, до бесконечной стальной синевы горизонта, отделяющего небо от снега, виднелся величественный склон «большого льда». На северо-западе находится впадина, названная мной впоследствии бухтой Флота; вокруг ее вершины расположены несколько небольших, но примечательных ледников. На северо-востоке, востоке и юго-востоке спускаются замерзшими порогами и водопадами от центра «большого льда» к морю гиганты северных гренландских ледяных потоков – ледники Трейси, Мелвилла и Гейльприна.

Три полярных великана – горы Дэли, Адамса и Пэтнама, с удивительной панорамой ледников, идущих от них вокруг вершины залива, и большая впадина в ледяном покрове, хорошо заметная под ледниками и нунатаками, являют собой картину, равной которой по величию, я думаю, очень трудно отыскать на земном шаре.

Ни пером, ни кистью, ни музыкой невозможно выразить молчаливое величие этого громадного амфитеатра на ледяном покрове, ограниченного по бокам гигантскими порталами больших ледяных потоков. Воды залива пестрели бесчисленными отпрысками этих огромных ледников – безбрежным флотом айсбергов.

Плывя на вельботе вдоль западного берега острова, я был поражен видом профиля гигантского каменного обрыва на западном утесе. Этот поразительный профиль я назвал Бронзовым сфинксом, полагая, что в Арктике даже сфинксу позволено носить бороду. Перед профилем, словно вырезанным в вечной полярной скале, покоится один из самых живописных ледников этой области. Предстающая перед глазами картина была еще более живописной благодаря отражению в абсолютно спокойной, без единой ряби, воде. Каждая черточка ледника отражалась в воде очень четко и симметрично, и все вместе это напоминало спину ящерицы.

Мы подошли к острову и расположились лагерем в месте, образованном утесами острова с одной стороны и скалами ледника с другой. Мои туземцы, надо сказать, не одобрили выбор этого места. Они опасались волнения, производимого айсбергами, отрывающимися от находящегося поблизости ледника. Я принял это во внимание и велел втащить бот на берег выше линии максимального прилива. Ночью один из моих охотников, Кулутингва, человек, который, казалось, абсолютно не нуждался, в отдыхе или сне, взобрался на вершину острова и с гордостью сообщил мне утром, что застрелил четырех оленей. Утро обещало быть солнечным, и я решил сразу после завтрака отправиться на возвышенность, чтобы провести серию наблюдений и измерений и заодно посмотреть на оленей, убитых моим охотником. Четыре великолепных самца лежали на расстоянии ста ярдов один от другого, на тех самых местах, где они были застрелены.

С южной оконечности этого острова почти повсюду была видна вода, а с северной – лед. Замерзшие складки больших ледников разбивались о подножия утесов острова. Ледяные волны одного из ледников, названного мной в честь моего друга Мелвилла, были, с одной стороны, похожи на застывший мрамор, а с другой казались такими же живыми и стремительными, как волны Ниагарского водопада. С противоположной стороны острова до самых Смитсоновых гор тянется ледник Трейси. Поверхность его изрезана параллельными громадными расщелинами; уходя вдаль, миля за милей, расщелины превращаются в простые волнистые линии, тонкие, но отчетливые, словно линии резца гравера. Восточные утесы острова были расцвечены богатыми теплыми тонами. На их вершинах находится много эргатических камней, нанесенных сюда еще в те времена, когда ледники, текущие теперь на сотни футов ниже меня, проходили без изгиба под высочайшими пиками.

Вернувшись в лагерь, я нашел своих эскимосов в сильном возбуждении. В бухте появилась стая «калилова», то есть нарвалов. На воду немедленно был спущен вельбот, и мы все, за исключением Комонапика, поехавшего в своем каяке, сели в него и отправились на охоту. Нам удалось подойти близко к нарвалам, и миссис Пири пустила пулю в одного из животных. Ловкий удар гарпуна Комонапика не позволил ему утонуть, и мы, отбуксировав нарвала к лагерю, втащили его высоко на скалы. Здесь я в первый раз хорошо рассмотрел странное строение этой копии мифического единорога. Буквально за несколько минут мои проворные туземцы освежевали громадное животное, и мы, положив в вельбот кожу и несколько отборных кусков мяса, снова пустились в путь. Вернувшись назад вдоль западного берега острова к южной оконечности, мы направились через залив прямо на юг, к устью Академической бухты. Темная и неприветливая, она зияла под сводом свинцовых облаков, позади беспрерывной, по-видимому, массы ледяных гор и льда.