Полынь – сухие слёзы - Анастасия Туманова

– Васька! Где ты, дух нечистый?!

– Туточки… – раздался суровый голос, и сумрачная, покрытая веснушками и рябинами физиономия подростка высунулась из зарослей иван-чая. Устя всплеснула руками:

– Да что ж ты!.. Проклажается себе в кусту! Ведь кончилось уж всё!

– Да мне и ни к чему, Устинья Даниловна. Большой уж, поди, – сквозь зубы ответил Васька. Устя издала невнятный стон сквозь зубы, обняла мальчишку, прижавшись лицом к костлявой, выпиравшей рёбрами из-под полуистлевшей рубахи груди. Васька, помедлив, отстранился. Хрипло сказал:

– Спаси тя Христос за мелюзгу-то…

– Ничего… Ничего… – пробормотала Устинья, – Завтра, вот тебе святая Пятница, первым глотать будешь…

– Завтра погодить надо, – возразил Васька. – Не то как раз накроют нас. Хоть пару дней обождать…

– Твоя правда, – вздохнула Устинья. – Ну, оглодки, – брысь отседова!

Ребятишки исчезли мгновенно, как зайцы, попрыгав в высокую траву. Снова наступила тишина, изредка прерываемая лишь ленивым мычанием коровы или чуть слышным криком петуха со стороны деревни. На солнце набежало облачко, и по лугу заскользили лёгкие тени. Устинья отставила пустую бадью, легла на спину и закрыла глаза.

– Отчаянная ты, Устька, ох, отчаянная… – пробормотала Танька, глядя на неё во все глаза. – Это ж додуматься надо было… А ну как увидели б, что ты мирских коров сдаиваешь?!

– Они не мирские, а барские, – не открывая глаз, сказала Устя. – Нарошно только барских дою.

– Охти… – зажмурилась Танька. – Да знаешь ли, дурная, что с тобой-то будет, ежели…

– Знаю, небось. – голос подруги по-прежнему был ровным, спокойным. – Но уж сил нет смотреть. Я поначалу-то только своих, сестрёнок… Так они, проклятые, на другой день цельну ватагу привели! Я чуть не взвыла… А что поделать? Ты поглянь на них, прозрачные ведь! Васька Михеев-то с запрошлогодья хлеба не видал, одним травьём, почитай, кормятся… Старшие-то уж давно по миру пошли, с сумами побираются, а он, вишь, младших не могёт бросать… Даром что самого-то ветром валяет. Господи, да кончится ж это когда-нибудь аль нет?!.

– А для ча ты сарафан-то содрала? – шёпотом спросила Танька. Устинья жёстко усмехнулась краем губ.

– Да вот… Чтоб, ежели дура какая, вроде нашей Акульки, углядит, – подумала, что полудница. Что скажешь – похожа?

– Ох, лихая ты…

– Смотри, – неожиданно, с угрозой сказала Устя. – Коли болтанёшь – в пруду утоплю!

– Я ведь никому! Что ты! – замахала руками Танька. – Вот те крест святой, чтоб меня громом разбило! Только не попасться бы тебе. Засечёт ведь Упыриха-то! За барско молоко – до смерти засечёт!

– Ништо, бог не выдаст, свинья не съест, – хмуро усмехнулась Устя и пружинисто вскочила с места:

– Ну – пошли! Пошли-пошли! Ты вот от девок-то отстала, а ягода сама, поди, не наберётся! Кабы тебя, подруж, вперёд меня на конюшне-то не отодрали!

– Ничего, они в рощу пошли, там земляники-то – красно всё! И на нас хватит! – Танька потянула было подругу за рукав, но Устинья, мотнув головой, неожиданно остановилась.

– Нет, ты за ними ступай, а я – в друго место. Опосля встретимся. Мне ещё для бабки травки подсобрать надо.

– Места свои тайные, игоша, ягодные прячешь! – обиженно проворчала Танька.

– Вестимо, прячу, – пожала плечами Устя. – Они потому и тайные, что прячу. Всё, прощевай, ей-богу, некогда. – Она широко шагнула в густую траву и через минуту пропала в низком прилеске. Танька, надув губы, проводила её глазами, фыркнула, перекинула рыжую косу на спину и бегом понеслась по луговой стёжке к роще.

Устя быстро, размашисто шагала через лес. Кружевная, вся пронизанная солнцем и светом берёзовая роща сменилась папоротниками, в которых Устинья несколько раз споро, на ходу нагнулась, чтобы сорвать ранний боровик с коричневой, бархатной шляпкой. Папоротниковые заросли нырнули в сухой красноствольный сосняк, Устинья пересекла его почти бегом, съехала на пятках в овраг, поросший бузиной и орешником, по дну которого бежала узкая речонка, вброд, задрав сарафан, перешла её – и оказалась в густом лесу, где огромные ели росли вперемежку с дубами и берёзами. Под ногами мягко стелилась трава, темнели проплешины сырой земли. Где-то над головой постукивал дятел; перед самыми глазами Устиньи перелетела к своему гнезду малиновка. Устинья проводила её глазами, вздохнула, опустилась на колени – и сразу стало видно, как много в траве, под листьями, под деревьями никем не собранной земляники. Устинья запрокинула голову, взглянула на солнце, едва просвечивающее сквозь переплетения ветвей и листьев, сощурилась, прикидывая время, – и споро принялась собирать ягоды в пригоршни, а пригоршни бросать в корзину.

Солнце ещё стояло высоко, когда обе корзины Усти были наполнены доверху. Подхватив их за ручки, усталая ягодница побрела через земляничную поляну к темнеющему поодаль ельнику. Там было сыро и сумрачно, жутковато. Смутно белели прошлогодние палые деревья, заросшие мхом и травой, бесшумно перелетали, раскачивая мохнатые лапы елей, со ствола на ствол белки. Мимо Устиньи прошуршала, протекла чёрной струёй гадюка и скрылась в зарослях волчьей ягоды. Устя не обратила на неё внимания – она всё шла и шла, понемногу прибавляя шаг и изредка взглядывая на солнце. Наконец среди еловых ветвей замелькал просвет, лес расступился, – и девушка вышла к небольшому лесному озеру. Вода в нём казалась чёрной, отливающей ржавчиной у берегов; несколько жёлтых «кубышек» покачивалось у дальнего берега под охраной широких кожистых листьев. Устинья с облегчением бухнула на траву свои корзины и, высоко подоткнув сарафан, полезла в заросли травы у самой воды.

Ползать среди мокрых, режущих ноги стеблей пришлось недолго: розоватый аир рос двумя круглыми островками, и Устя быстро повыдергала упругие и влажные корневища. Сложив их охапкой возле корзин и перевязав травяным свяслом, она снова взглянула на солнце и решительно принялась стягивать сарафан.

Оставшись в рваной, местами истончившейся до основы рубахе, Устинья бегом влетела в озерцо и, шумно вздохнув от наслаждения, нырнула с головой в холодную чёрную воду. Листья «кубышек» закачались, во все стороны испуганно помчались водомерки. Иссиня-зелёный зимородок снялся со ствола нависшей над озером берёзы и улепетнул в чащу. Но Устинья, не обращая внимания на произведённый ею переполох, долго и с удовольствием бултыхалась в лесном озерце. Несколько раз она уходила под воду с головой, стараясь вынырнуть поближе к росшим на другом берегу «кубышкам». Ей это долго не удавалось; лишь на пятый или шестой раз Устя выскочила из воды прямо среди жёлтых розеток, отфыркиваясь и вытирая с лица воду. Ей почудился какой-то шорох на берегу. Не раздумывая, Устинья с головой ушла под воду.