Имя Звезды - Морин Джонсон

— Придурок, — сказал Каллум. Голос его дрожал.

— Настоящий Джек Потрошитель был безумцем, — ответил Ньюмен. — В этом нет никаких сомнений. Я же действую логично. Терминус — это единственная вещь на земле, которая может нанести мне вред. Если они будут в моих руках, я буду неуязвим. Мне нечего будет бояться. Мы все хотим жить без страха. Положите их на пол и подтолкните в мою сторону. Оба. И кто там еще есть — тоже.

— А в задницу меня не хочешь поцеловать? — огрызнулся Каллум. — Есть такое вот предложеньице.

— А про своего друга подумать не хочешь?

Каллум чуть передвинул пальцы на приборе.

— Мы пришли сюда, чтобы покончить с ним, — сказал Стивен. — Давай, Каллум.

— Убьешь меня — убьешь и его, — сказал Ньюмен. — Выбирай.

Каллум посмотрел на меня.

— Не сдаешься? — вежливо поинтересовался Ньюмен. — Может, ты просто хочешь стать главным? Поэтому и ждешь, пока он умрет?

— Каллум! — сказал Стивен. — Рори! Чего вы ждете? Давайте!

— Нет, — сказал Ньюмен, указывая на Каллума. — Вот он… его я полностью понимаю. Он не отдаст свой терминус, даже ради тебя. Ни за что не отдаст. Я это понимаю. Ведь с терминусом в руке ты ничего не боишься, да? Ты чувствуешь себя нормальным человеком. Ты чувствуешь, что все в твоих руках. Этот ваш дар — проклятие, а терминус — единственное спасение от него. Я тебе очень сочувствую. Правда. Именно поэтому я здесь. Мне просто нужен этот прибор.

Это было сказано без сарказма, без тени улыбки. Думаю, он говорил искренне, верил в каждое слово.

— Все это, — продолжал Ньюмен, — Потрошитель, эта станция… все это были лишь способы заманить сюда сотрудников нашего отряда. Я разработал четкий план, и он привел вас в место, которое я прекрасно знаю. Я заранее знал, что у вас будет численное преимущество, что со всеми мне не справиться. Поэтому я разработал план, согласно которому я получу то, что мне нужно, а вы уйдете живыми. У него мало времени, Каллум.

Ньюмен прислонился к кассе и смотрел на нас обоих. Я сообразила, что по-прежнему сжимаю свой терминус, что пальцы так и лежат на кнопках один и девять. Я это делала бессознательно. Мы с Каллумом попали в западню, мы не могли сделать ни шагу.

— Я прекрасно тебя вижу, — сказал Ньюмен, обращаясь к Каллуму. — Вижу, как ты вцепился в свой терминус. На тебя тоже кто-то напал, да? После этого ты и стал видеть? Со многими из нас произошло нечто подобное. Все мы были не такими, как другие, пристальнее вглядывались в вещи. Со мной это случилось в восемнадцать лет. Я поступил в Оксфорд, и за это мне подарили старенький мотоцикл. Шел тысяча девятьсот семьдесят восьмой год. Было это дома, в Нью-Форесте. Вокруг куча проселочных дорог, на которых никого не встретишь, кроме пони. Лучшее лето моей жизни. Экзамены позади, впереди светлое будущее. Был очень ясный вечер, к девяти солнце еще не село, середина июня — я ехал домой от своей девушки, по дороге, которую прекрасно знал. И вдруг я ощутил толчок, который выбросил меня из седла. Я полетел назад, мотоцикл врезался в дерево. А когда я поднял глаза, надо мной стоял мальчишка. Он смеялся. Мимо как раз шли друзья отца — направлялись в паб, — они и нашли меня и разбитый мотоцикл. Я рассказал им про мальчишку. Указал на него. Он продолжал хохотать. Они его не видели, и меня забрали в больницу. Врачи пришли к неизбежному выводу, что я врезался на мотоцикле в дерево и получил травму головы.

После этого я начал видеть людей — людей, которых больше никто не видел. Меня принудительно поместили в психиатрическую клинику и месяц за мной наблюдали. Я уверен, вы все знаете, каково это. Сам ты прекрасно понимаешь, что в своем уме, но при этом факты неоспоримо свидетельствуют об обратном.

Я видел, что Каллум слушает очень внимательно, время от времени переводя взгляд с Ньюмена на Стивена.

— Лето шло к концу, я понимал, что должен принять решение. Либо я застряну в этой клинике, либо буду жить дальше. Я решил, что лучший выход — солгать, сказать врачам, что больше я ничего не вижу и не слышу. Они пришли к выводу, что я поправился, и выпустили меня. После этой истории я решил стать психиатром. В Оксфорде я изучал медицину, а потом пошел работать в больницу Святого Варфоломея. Она находится в районе, где когда-то обитали похитители трупов. С нашим даром лучше не жить в таком районе, потому что он просто кишит призраками, причем не слишком приятными. Но я закончил ординатуру, сдал экзамены, стал психиатром. Первым местом работы стала детская колония. Мне это как раз подходило — я общался с людьми молодыми, отверженными, озлобленными. Хорошее место для постижения сути зла. Сути страха. Того, что происходит с людьми, которых в юные годы изолируют от общества и сажают за решетку. Вас, наверное, не удивит, что у четверых из моих подопечных оказался наш дар.

Стивен держался из последних сил, но тут ему пришлось сесть на ступеньку. Каллум отчаянно боролся с собой, но то, что говорил Ньюмен… я понимала, это находит отклик в его душе.

— А потом, в один прекрасный день, ко мне подошел на улице какой-то человек и спросил, не хочу ли я воспользоваться своими способностями в благородных целях. Я так и не выяснил, кто это был, какая-нибудь шишка из лондонской полиции или из МИ-5. Выяснилось, что они начали шерстить архивы психиатрических клиник в поисках людей, у которых наблюдались галлюцинации особого сорта — которые едва избежали смерти и потом утверждали, что видят призраков. Блистательный способ набрать новые кадры.

Меня отвезли на Уайтхолл, в маленький кабинет, и рассказали про работу «духов». Они знали, кто я такой. То, что я работал в тюремной системе, говорило в мою пользу. Им все во мне понравилось. Мне выдали то, о чем я после того случая мечтал сильнее всего: оружие. Защиту от видимых только мне сущностей. Я снова стал хозяином своей жизни. День, когда я сделался «духом», оказался первым счастливым днем моей жизни после семнадцатилетия. Полагаю, и с вами было так же.

Я знал, что мы, по сути, работаем мусорщиками: очищаем платформы метрополитена и старые здания от призраков, но меня это не тревожило. Впервые за всю свою жизнь я был счастлив. Однако внутренне перемениться я не мог. Другие изначально были обычными полицейскими. Я был ученым. Врачом. Исследователем.

В те времена существовал способ лечения шизофрении, который назывался инсулиновой шокотерапией. На протяжении нескольких недель пациента регулярно привозили в клинику и вводили в инсулиновую кому, каждый раз все глубже и глубже. В конце концов повторяли это каждый день, кома длилась примерно по часу. Не слишком полезное лечение, да и результаты были сомнительными. Но я воспользовался этим в своих целях. Я разработал серию опытов, позволяющих протестировать различные участки мозга, я хотел выяснить, с каким из них связано возникновение нашего дара. Но для этого нужно было воспроизводить условия, в которых впервые проявляется дар. А именно, нужно было привести пациента в состояние, пограничное со смертью. Именно это и происходит при инсулиновой шокотерапии. Это называется паранормальной нейропсихиатрией, я один во всем мире владел этими навыками.