Верхний ярус - Ричард Пауэрс

черные, инвалиды и душевнобольные: все стали из собственности личностью. Я родилась во время, когда мысль, чтобы шимпанзе выслушали в суде, казалась полным абсурдом. Когда ты будешь моего возраста, мы уже будем удивляться, как лишали животных положения разумных существ.

— А сколько вам, кстати, лет?

Профессор Ван Дейк смеется. Ее точеные высокие скулы розовеют; он уверен. Попробуй это скрыть с такой кожей.

— Пожалуйста, не отходим от темы.

— Я бы хотел найти личностные факторы, которые позволяют отдельным личностям задумываться, почему все остальные так слепы…

— …тогда как другие все еще стабилизируют преданность к консолидированной группе. Вот мы к чему-то и приходим. Это может быть темой. Если сильно сузить и уточнить. Можно рассматривать следующий шаг в этой же исторической прогрессии сознания. Изучать тех, кто поддерживает точку зрения, которую любой в нашем обществе считает безумной.

— Например?

— Мы живем во времена, когда говорят о нравственном авторитете выше человеческого.

Ловкое напряжение мышц живота — и он сидит.

— В каком смысле?

— Ты видел новости. Люди по всему побережью рискуют жизнью ради растений. На прошлой неделе я читала статью — мужчине отрезала ноги машина, к которой он пытался приковаться.

Адам и правда видел статьи, просто не обратил на них внимания. Теперь не понимает, почему.

— Права растений? Личность растений. — Мальчик, которого он однажды знал, прыгнул в яму и рисковал быть погребенным заживо, чтобы защитить от вреда саженец нерожденного брата. Тот мальчик мертв. — Ненавижу активистов.

— Вот как? И почему?

— Ортодоксия и речевки. Скука. Ненавижу, когда гринписовцы дергают меня на улице. Любой, кто строит из себя праведника… просто не понимает.

— Что не понимает?

— Как мы все безнадежно хрупки и неправы. Во всем. Профессор Ван Дейк хмурится.

— Понимаю. Хорошо, что мы не проводим психологическое исследование тебя.

— Правда ли эти люди апеллируют к какому-то новому и нечеловеческому нравственному порядку? Или просто любят, когда все вокруг красивое и зеленое?

— Тут в дело и вступают контролируемые психологические измерения.

С виду он чуть усмехается. Но внутри него нарастает что-то большое, и он не может даже шелохнуться, а то оно пропадет. Путь вперед.

— Формирование идентичности и Большая пятерка факторов личности у активистов за права растений.

— Или: к кому на самом деле прикасается «обнимальщик деревьев», когда обнимает дерево?

Солнце светит на западные Каскадные горы, когда Мими и Дуглас сворачивают на забитую машинами дорогу Лесной службы. На поляне мельтешат тела. Это не марш протеста. Это карнавал. Менеджер по литью в керамические формы спрашивает раненого ветерана:

— А это еще кто?

Дугги выходит из машины с той дурацкой, всасывающей воздух и солнце ухмылкой, которая уже начала Мими нравиться — как может нравиться тявканье собачки, спасенной из пруда. Он с придурковатой ковбойской радостью обводит загрубевшей от работы рукой толпу.

— Homo sapiens. Вечно у них что-то на уме!

Мими торопится его нагнать. От суматохи вокруг кружится голова.

— Что они делать?

Дуглас наклоняется к ней здоровым ухом.

— Что-что?

Толпа шумит в цирке своего правого дела, а он растерял слух за время на транспортных самолетах.

И все равно ее это удивляет. Мужчина, которому не лень прислушаться.

— Это так мой отец говорил. «Что они делать?»

— Что они делать?

— Ага. То есть «Какого хрена они надеются добиться?»

— Он что, был странненький?

— Китаец. Он считал, что английский должен быть эффективнее.

Дуглас шлепает себя по лбу.

— Так ты китаянка.

— Наполовину. А ты что думал?

— Не знаю. Кто-то посмуглее.

На самом деле вопрос, как понимает Мими, — что она делать? Ее поражает, что он умудрился вытащить ее на протест. Ее единственная в жизни политическая акция — студенческая вендетта против председателя Мао. Ее враг — город, его коварные ночные рейды на сосны. А эти деревья, так далеко от города, — она же инженер, в конце-то концов. Эти деревья так и напрашиваются на то, чтобы их пустили на дело.

Но две лекции и посещение организационного собрания на пару с этим невинным лопухом разбили ей сердце. Эти горы, эти лесные каскады — теперь, когда она их увидела, они — ее. И вот она здесь, на общественной демонстрации, с которой бы отец-иммигрант забрал ее силой, боясь депортации, пыток или того хуже.

— Только посмотри на всех!

Бабушки с гитарами и младенцы с водяными бластерами. Студенты выделываются друг перед другом. Выживальщики качают детские коляски, будто внедорожные «Хоббит-Хаммеры». Аспиранты расхаживают с прочувствованными плакатами. «УВАЖАЙТЕ СТАРШИХ» «НАМ НУЖНЫ НАШИ ЛЕГКИЕ». К лесовозному усу топает радужный союз разносортной обуви — лоферы и кроссовки, шлепающие по пяткам сандалии, растрескавшиеся «чак тейлоры» и — да — бутсы лесорубов. Одежда еще разнообразней: строгие оксфорды и растянутые джинсы, яркие футболки хиппи и фланель, клетчатые рубахи — даже бомбер «ВВС США», как тот, что Дугги заложил за пару баксов пятнадцать лет назад. Клоунские, плавательные, спортивные костюмы — на любой вкус, кроме костюмов-троек.

Почти всех привезли четыре очень разных экоорганизации, которые цапаются друг с другом, когда цели поближе нет. Походная группа с рюкзаками пробиралась по высокогорью к зрелищу два дня — все хотят вычерпать океан капитализма шляпкой желудя. Заявляется посмотреть на зрелище россыпь местных. В такой дали большинство людей в стомильном радиусе существуют с милости древесины. У них тоже есть написанные вручную таблички. «ЛЕСОРУБЫ: ВОТ КТО НА ГРАНИ ВЫМИРАНИЯ». «ЗЕМЛЯ ПРЕЖДЕ ВСЕГО! ДРУГИЕ ПЛАНЕТЫ ВЫРУБИМ ПОЗЖЕ».

На краю двое, с бородами до груди, целятся наплечными камерами. Сероволосая женщина в «данскинс», фетровой Федоре и безрукавном жилете записывает интервью со всеми, кто пожелает. В чаще мужчина и женщина с мегафонами выстраивают настроение толпы. «Народ! Вы молодцы. Какая явка! Спасибо всем! Готовы к прогулке по лесу?»

Люди ликуют, и марш выходит на гравийную тропинку к свежему волоку. Дуглас шагает с ними в ногу, Мими — рядом. В этой праздничной атмосфере под таким синим небом, рука об руку с незнакомцами на легком уклоне, Мими видит. Всю свою жизнь она сама того не замечая подчинялась главному общему принципу родителей: не шуми. Она, Кармен, Амелия — все три девочки Ма. Не высовывайтесь; у вас нет права. Вам никто ничего не должен. Будьте потише, голосуйте как все и кивайте, будто все понимаете. И все-таки она здесь, ищет неприятности. Ведет себя так, будто тоже имеет значение.

Они идут плечом к плечу по дороге, по десять человек в ряд, рядов больше, чем она может сосчитать. Они распевают песни, которые Мими пела в последний раз в летнем лагере в Северном Иллинойсе, —