Книгоедство - Александр Етоев

И, заметьте, знаменитый афоризм Тютчева: «Россия до Петра это сплошная панихида, а после Петра сплошное уголовное дело» – исключает из себя фигуру самого императора

Это было «до», а то – «после».

И это не потому, что Петр вне насилия и жестокости Он над этим, как ангел на шпиле Петропавловского собора, благословляющий столицу империи на великие помыслы и дела

Клюев спешно одергивает у зеркала в распорядительской поддевку и поправляет пятна румян на щеках Глаза его густо, как у балерины, подведены. Морщинки вокруг умных, холодных глаз сами собой расплываются в деланную сладкую, глуповатую улыбочку.

– Николай Васильевич, скорей!.

– Идуу… – отвечает он нараспев и истово крестится. – Идуу… только что-то боязно, братишечка… – Ничуть ему не «боязно» – Клюев человек бывалый и знает себе цену. Это он просто входит в роль «мужичка-простачка».

Потом степенно выплывает, степенно раскланивается «честному народу» и начинает истово, на о:

Ах ты, птица, птица райская,

Дребезда золотоперая…

Так ехидный Георгий Иванов описывает один из открытых поэтических вечеров «народной школы» Сергея Городецкого.

Искажает, конечно, перевирает, но какой же мемуарист не без этого. Взять хотя бы отчество Клюева, которое не Васильевич, а Алексеевич Эту, впрочем, трансформацию a la Гоголь автор воспоминаний делает, кажется, для прикола.

Далее в своих мемуарах Г Иванов рассказывает о том, как Клюев, только что приехавший в Петербург, пригласил будущего мемуариста в «клетушку-комнатушку», которую тот снял на Морской

Клетушка оказалась номером «Отель де Франс», с цельным ковром и широкой турецкой тахтой Клюев сидел на тахте, при воротничке и галстуке, и читал Гейне в подлиннике.

– Маракую малость по-басурманскому, – заметил он мой удивленный взгляд. – Только не лежит душа Наши соловьи голосистей, ох, голосистей…

Такое ироничное описание поэта Клюева сопровождается довольно неожиданным замечанием: «Единственного настоящего поэта этого жанра Городецкий как раз проглядел. Прочел его рукописи и не обратил внимания Открыл Клюева „бездушный“ Брюсов».

На самом деле Клюева «открыл» Блок, но это не важно. Важно то, что Клюев действительно поэт настоящий и единственный в своем роде.

Чего стоят хотя бы эти две строчки:

Мы старее стали на пятнадцатьРжавых осеней, вороньих зим…

Наполненность его стихов цветными образами, неожиданными метафорами, какими-то фантастическими сравнениями настолько плотна и полна, что дух захватывает от такого богатства

Вот отрывок из стихотворения о Пушкине:

Он в белой букве, в алой строчке,В фазаньи-пестрой запятойМоя душа, как мох на кочке,Пригрета пушкинской весной

А это вам уже не золотоперая дребезда

Великий русский художественный мистификатор и музыкальный выдумщик Сергей Курехин в одном из прижизненных интервью на вопрос «Ваше любимое чтение» ответил так:

Некрасов По чувству юмора с ним может сравниться только Тарас Шевченко, но юмор у Некрасова более изящный. Также очень люблю Борхеса, Розанова, Шестова. Достоевского люблю за невменяемость и мощную многозначительность Пикуля не люблю, тяжел для понимания

Писательская тяжесть понятие относительное и условное Для Курехина Пикуль писатель тяжелый, а вот для массового российского читателя 1970-80-х Пикуль писатель стремительный в своей легкости и самый популярный в стране.

Популярности Пикулю добавляла его абсолютная неполиткорректность по отношению к иноверцам и иноземцам, которая даже для власть предержащих казалась чересчур нарочитой и оскорбительной. Уже один из первых его историко-политических романов «Из тупика» (1968) послужил поводом для замалчивания писателя, т. е вычеркивания имени Пикуля из критических статей и литературных обзоров Когда же в 1979 году «Наш современник» напечатал под названием «У последней черты» сокращенный вариант романа «Нечистая сила», Пикуль вообще угодил в опалу и был публично объявлен антисемитом и черносотенцем. Он даже был вынужден уехать на остров Були в Балтийском море, чтобы спокойно заниматься там литературной работой под защитой своих друзей моряков Это произошло после того, как угрозы по телефону реализовались в несколько уличных инцидентов, закончившихся рукоприкладством и мордобитием.

Сам Пикуль считал себя писателем-патриотом и пунктом первым в будущем переустройстве России называл повсеместное введение в ней сухого закона.

Еще он резко отрицательно относился к рок-культуре вообще, а не только к западной.

«Включите телевизор, – говорил писатель в одном из интервью, – и вы увидите лохматых, грязных, развязных молодых людей, дергающихся в роковом экстазе. И эта непристойность наш идеал?»

Вот откуда, кстати, идет нелюбовь к Пикулю Курехина. От разной музыкальной эстетики.

Из всех людей-символов вчерашней эпохи самым, наверное, печальным следует признать Павлика Морозова, пионера-героя. Действительно, Стаханов рубил себе уголек, Чкалов бороздил небо, Челюскин покорял полюс, один Павлик Морозов прославился не на трудовом фронте, а из-за предательства собственного отца. За что и стал, как царевич Дмитрий, убиенным от руки близкого родственника.

Открываю пионерский журнал 1931 года «Юные ударники» и читаю:

Нельзя построить социализм, пока в деревне орудуют кулаки, а миллионы крестьян бедняков и середняков в одиночку ведут свои хозяйства. И Ленин указал путь, как переделать хозяйство в деревне: надо устраивать колхозы. Но Ленин знал, что против колхозов пойдут кулаки. Ведь колхозы не дадут кулакам обирать бедноту И Ленин приказал бороться с кулаками: «Кулаки и мироеды не менее страшные враги, чем капиталисты и помещики И если кулак останется нетронутым, если мироедов не победим, то неминуемо будут опять царь и капиталист Кулак – бешеный враг советской власти: миру с ним не бывать».

Ну а дальше пошло-поехало Вот кусочек из рассказа А Гусева, напечатанного в том же журнале:

– На советском свете кулаку не бывать! – сказал Василий

Коля с удивлением посмотрел на товарища и сказал:

– Здорово, Вася, у тебя получилось! Сказал умно.

Накинув пальтишки, ребята вышли из дома. Коля тащил сверток обоев, а Василий размахивал молотком

Скоро на стене дома Гаевского сельсовета белел длинный плакат, пересыпанный черными буквами:

НЕ ПУСКАЙ КУЛАКА В СОВЕТ!

Их: Пристукина Ивана, Пристукину Марину, Сорокина Луку, Трескунова Федора… Введенскую Клавдию – как лишенцев в Совет не изберем

На следующий день вся деревня знала, кого нельзя выбирать и пускать на собрания перевыборов Совета.

Лицо врага было показано.

Читая это лубочное чтиво, сейчас-то мы понимаем, какая человеческая трагедия стояла за всей этой бесовщиной. Трагедия Иванов, Федоров, Марин, трагедия всей русской деревни Трагедия, переделанная в плакат, – самый главный литературный жанр эпохи победившего сволочизма.

Наконец-то я добрался до Писарева Давно хотел, да все как-то не выпадало случая. Теперь выпал.

Больше всего у Писарева мне нравится его максималистский задор. Этим он перекликается с Маяковским, бросавшим Пушкина с ладьи современности в набежавшую волну революции. Правда, после Маяковский остыл, даже протянул руку покойному дворянину Пушкину (не поменявшему «д» на «т») и пригласил его писать агитки для окон РОСТа. Возможно, Писарев так же остыл бы, но вот только ранняя смерть (в двадцать восемь лет) не дала этого сделать.

Призывая себе на помощь дикого тунгуза и друга степей – калмыка, Пушкин поступает очень расчетливо и благоразумно, потому что легко может случиться, что более развитые племена российской империи, именно финн и гордый внук славян, в самом непродолжительном времени жестоко обманут честолюбивые и несбыточные надежды искусного версификатора, самовольно надевшего себе на голову венец бессмертия, на который он не имеет никакого законного права

Это из статьи Писарева про пушкинское стихотворение «Памятник» Согласитесь, ни на грамм конформизма! Между прочим, венец бессмертия Писарев заслужил именно за свои героические попытки сорвать аналогичный венец с Пушкина

В другом месте Писарев также называет поэта версификатором, на этот раз «легкомысленным, опутанным мелкими предрассудками, погруженным в созерцание мелких личных ощущений и совершенно неспособным анализировать и понимать великие общественные и философские вопросы нашего века»

Вот так – сперва под дых, а после – кулаком в рыло.

Недавно (весной этого, в котором пишу, 2006 года) на очередном писательском отчетно-перевыборном сборище в Доме журналистов (Невский пр., д. 70) один мой знакомый писатель увлеченно рассказывал о своем новом романе, который пишет Роман этот о Фаддее Булгарине, о его истинном месте на олимпе русской литературы, которое исключительно из-за козней Пушкина бедному Фаддею не дали