Волшебный камень - Николай Асанов

Первый олений обоз придет в долину через десять — двенадцать дней, если его не задержит постройка мостов через реки. Впрочем, Нестеров надеялся, что остяки, следуя его совету, отыщут броды. Ему хотелось немедленно начать разведку. Слишком долго он собирался в этот поход. И слишком мало времени дано ему для доказательства своей правоты.

Вдруг он подумал о том, что еще не окрестил этот новорожденный мир, призванный им, геологом Нестеровым, к жизни. Все живое должно иметь имя. Пока здесь не было жизни, долина могла быть безымянной. Но теперь она должна быть окрещена, нанесена на карту. Это будет новое имя, влекущее к себе неожиданностью, загадочностью своего появления. Это имя пройдет затем по проводам в Москву, его запомнит Бушуев, его произнесут в разнообразных организациях и учреждениях, о нем со злостью будет говорить Палехов, а потом оно станет привычным и таким же простым, как все привычные имена. И только в воспоминаниях Нестерова оно останется все таким же необыкновенным и неожиданным, каким рождалось впервые и впервые было произнесено человеком.

Нестеров прошел в шалаш, вынул тщательно спрятанную флягу, отвинтил стаканчик и снова вышел. Он поставил стаканчик на пень, налил до краев водкой и огляделся кругом. Торжественная тишина окружала его, долина сама как будто прислушивалась к имени, которое даст ей первооткрыватель. А первооткрыватель стоял и молчал, перебирая в памяти всевозможные имена, и ни одно из них, казалось, не подходило к его крестнице.

Вот уж чего он никак не мог предположить: как трудно найти подходящее имя! Он произносил одно за другим и тут же отбрасывал, потому что в одних не было веры, в других — надежды, в третьих — радости, в четвертых — ощущения победы. «Утверждение»? «Догадка»? «Найденыш»? Ведь он утверждал, что здесь есть алмазы, догадывался об этом — и увидел их! Однако было еще что-то в душе — смятение чувств, оправдания которому он не мог найти, глубокая красота долины, напоминающая красоту неба и блеск алмазов, северное сияние и глаза Христины… Он даже оглянулся, не слышит ли кто-нибудь эти рассуждения.

Он знал, как много обязательств берет на себя, утверждая новое имя, которое прозвучит заявкой на большую и долгую жизнь его мечты, еще не осуществленной в действии. Но сейчас, стоя перед этим пнем, который стал праздничным столом, Нестеров готов был бросить вызов всему, что будет мешать. Он поднял чарку, обвел рукой кругом и громко крикнул:

— Живи, и пусть будет имя твое Сполох!

Выпил половину чарки, остальное разбрызгал по снегу, совершая древний, еще от язычества идущий обряд крестин земли. Потом пришел в шалаш и дописал свою записку:

«Здесь будет прииск. Пусть он носит светлое имя Сполох. Пусть в имени его отразятся северное небо и надежда, блеск солнца и свечение алмаза. Жду людей. Нестеров».

Им овладело такое нетерпение, что он не мог больше ждать, когда появится Тимох. Захватив только ружье, он надел лыжи и поднялся на перевал.

С перевала он увидел на заболоченной, сухолесной согре три оленьи упряжки, уже начавшие подъем в гору. Выстрелив из ружья, чтобы остановить Тимоха и предотвратить тяжелый и ненужный теперь подъем, он побежал с горы, рискуя разбиться на крутом склоне. Но сегодня все должно было удаваться; он чувствовал такой избыток сил, что мог бы, пожалуй, подняться на небо и спуститься в ад, не испытав ни усталости, ни боязни.

Поравнявшись с головной упряжкой, он увидел, что на этот раз Тимох странствовал не один. Но с ним не было столь нетерпеливо ожидаемых Нестеровым рабочих. На этот раз он кочевал с семьей. Когда Тимох отделился от упряжки и подошел к Нестерову, Сергей не сразу узнал его — такое важное выражение было на его лице, да и наряд отличался от обычного. Разноцветные украшения на малице были перешиты заново, он так и пестрел на белом снегу, на темном фоне неба. Две женщины с трубками в зубах, одетые в штаны и короткие халаты из белого полотна, сопровождали его.

— Почему не привел людей? — спросил Нестеров.

— Далеко откочевали, Сергей Николаевич, — с сожалением сказал Тимох. — Хотел бежать до дальнего стойбища, подумал, ты тут ждать станешь, на меня обидишься, послал к ним меньшую дочь. Дня через четыре придут, они не обманут, мы от колхоза строгий наказ послали, — с удовольствием пояснил он. — А ты уж не сердись на меня, что не все твои слова исполнил. Помнить — помнил, а сделать было трудно. — Он скинул с головы меховой капюшон малицы и почесал в затылке. — Не все так получается, как задумаешь… — Потом живо спросил: — Новую бумагу написал ли? А то Саламатов ждет от тебя новостей, а что я скажу — видел, был Николаевич веселый, здоровый? А он скажет: где бумага? Все русские любят бумаги читать; когда писем нет, книги читают; не знаю, что они в них видят, меня не учили грамоте. А меньшая моя дочка тоже, как русская, книги читает, только там ничего про оленных людей нет, будто, все олени на земле вымерли. Я думаю, это неправда? — вдруг с опаской спросил он. — На чем большое начальство будет ездить? Что люди есть станут? Дочка только смеется, когда ее спрошу, будто я не старший в доме… — Вдруг вспомнил что-то, быстро сказал: — Варвара Михайловна тоже письма ждет. Отозвала меня в сторону, сказала: «Если Сергей Николаевич задержится, пусть напишет. Мы Палехова переспорим…» Тогда забыл сказать, после вспомнил, всю дорогу повторял, чтобы еще раз не забыть…

Нестеров готов был и побить и расцеловать Тимоха. Каких мучений стоила ему эта забывчивость! Зато сколько безыскусственной радости дали ему эти ее слова, которые Тимох попытался передать в ее интонации: и просительной, и в то же время задорной. Нестеров торопливо достал письма, в одном из которых покоился завернутый в бумагу маленький кристалл алмаза.

Нестеров дал Тимоху прощупать кристалл в письме, сказал:

— Береги это письмо пуще глаза!

— Скажешь, — обидчиво возразил Тимох. — Ведь оно Саламатову! — и потряс указательным пальцем.

Спрятав письмо, он хвастливо добавил:

— Всей семьей в город кочую, пусть бабы увидят, какой мне почет будет. — Потом поскреб в затылке, сделавшись сразу похожим на плутоватого мужика, и тихо сказал, чтобы женщины не слышали: — Одно плохо: начальства боюсь, Сергей Николаевич.

— И Саламатова? — весело спросил Нестеров. Его оживила эта встреча, как бы предсказывавшая успех во всех дальнейших начинаниях.

— Саламатова не боюсь, — обиженно ответил Тимох. — Саламатов — мой старший брат. Я другого начальника боюсь, городского…

Женщины разожгли костер и готовили обед, воспользовавшись остановкой. Тимох усадил гостя на нарты, достал мороженой рыбы и мяса, нарезал тоненькими стружками.