Мать Вода и Чёрный Владыка - Лариса Кольцова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нэе стало жалко бедного старика, и она протянула руку, чтобы утешить его, и даже смогла ощутить пальцами шелковистую ткань его чёрной одежды. Но тотчас же некто перехватил её руку, и привидение, если это было привидение, исчезло. Опять вынырнула откуда-то хищно-оскаленная Азира, пытаясь столкнуть Нэю прочь с постели и занять её место. И тут ярко-синий Кристалл, вовсе не исчезнувший со стариком, а оказавшийся зажатым в ладони Нэи, властно потянул её руку в сторону Азиры и, стукнув ту по лбу, куда-то откатился прочь за пределы прозрачной постели, увлекая за собою ненавистную танцорку. Раздался грохот, какой бывает, когда роняют на пол поднос с посудой. Хагор обнял Нэю. Его рука вдруг напомнила руку Тон-Ата, давая укрытие и ласку.
— Что было у Азиры с Рудольфом? Как он мог с такой?
— Азира расшиблась, столкнувшись с Рудольфом, как жадный счастливчик из сказки, решивший взвалить на свою птицу везения слишком тяжелый мешок из сказочной пещеры и грохнувшийся в пропасть.
— Как любил меня Тон-Ат…
— Он не способен никого любить. Он охранял тебя как ту, кто станет вынашивать его наследника.
— Пусть не любил, но он ни разу не задел меня неприветливым словом, а его друзья едва прикасались к моим пальцам, считая за счастье подобное прикосновение к моей руке. Даже грубияны — работяги из столицы никогда не смели меня ничем задевать. За мной все пытались ухаживать. А этот? Сразу стал пользоваться мною, когда хотел, не уважал никогда. За что? — Нэя прижалась к Хагору, удивившись тому, какая широкая у него грудь и как гулко бьётся его сердце. Хагор прикасался к её лбу губами отца, губами Тон-Ата. Он раздваивался и уже не вызывая никакого удивления, уплывая куда-то вслед за снами, оставляя Нэю на берегу реальности. Рядом с Рудольфом.
Выход из Зазеркалья наружу
Очнувшись, Нэя легла на спину. Раскинула руки, представляя, что плывёт она, подобная отражению облака на воде, невесомая, по реке своего детства. Белые надводные цветы, атласные и прохладные, наполняют её своей чистотой. И прочь, прочь уходят из неё все тяжёлые ощущения, куда-то в бездонную пучину и уносятся течением навсегда, без остатка…
— Ты спала всю ночь, — сказал он.
— Ночь? — но удивления не возникло. — А где был ты?
— Тоже спал. Не мог же я оставить тебя одну. Потом я пошёл в столовый отсек и принёс тебе свежий завтрак.
— Я думать о еде не могу. Сам и ешь свой завтрак.
— Так я уже поел.
— Умереть от голода тебе не грозит даже при таких экстремальных нагрузках…
— Пока ты спала, я сделал тебе диагностику, у тебя всё в норме, давление, метаболизм…
— Что такое ты сделал?
— Просто приложил к твоему плечу особую штучку, и считал все показания, что та и выдала.
— Как могло произойти такое, что я не ощутила течения времени? — в его ответе она не нуждалась, как и в его присутствии рядом.
— О, мой космический Творец, до чего хороша эта игрушка! — произнёс Рудольф на языке, которого она не знала, — Нет! Я не буду в тебя играть, буду любить тебя как земную женщину, а ты меня, и только меня одного…
И всё повторилось. И даже возникло ощущение некоего глубинного всплеска, отклика… нечто такое, что происходило между ними в сиреневом кристалле… Но она быстро подавила ответный импульс, идущий ему навстречу из покорно открывшегося лона, и только страдальчески ширила глаза, заставляя себя не стонать и проклиная собственную животную суть. А вскрикнув, также не понимала, было ли ей хорошо? или невыносимо. Или и то, и другое одновременно.
— Не сдерживайся, — шептал он, — дай себе волю, если тебе хорошо…
И она закричала, теряя понимание уже окончательно, где они, — у неё в кристалле «Мечта» или всё ещё в подземном логове Чёрного Владыки, завладевшего обликом возлюбленного? Ну, конечно, они в спальне у Гелии. Только там он настолько сильно любил её, и она тоже любила даже через боль…
Вынырнув из состояния погружения в бездонный и сладко-густой омут, в отрезвляющее, но по-прежнему чужое пространство, она выскользнула из-под него, быстро отстранилась, стараясь не видеть лица. Если сон рассеялся, то пусть исчезнут и его порождения. Он лежал рядом, каждый его выдох был настолько затяжным, что казался последним, предсмертным.
— Никогда в жизни не испытывал я таких ощущений… Чтобы настолько хорошо… умереть же можно… И не видел никогда столь нежного и волшебного тела… Разве ты женщина? Ты неземной неописуемый соблазн, посланный… знать бы за что? Как награда или как наказание?
— Я не соблазн, а человек с душой, — отозвалась она, пытаясь осмыслить, хвалит он её или опять же унижает? — Это ты наказание для меня. Знать бы за что?
— Я как раз дар тебе с небес, и это буквально так.
— Как же с небес, — ухмыльнулась она, — Если мы с тобой в подземелье, да ещё в таком месте, где твои подземные кобели развлекаются с особыми девами.
— Разве я об этом говорил? Откуда же такая информация?
— Не ты один обладаешь проницательностью. Не забывай, у кого столько времени я жила. Я не просто так называла его своим учителем…
— Теперь твоим учителем буду я. Когда-то я удивлялся тому, что Чапос способен предаваться любви каждую ночь несчётное количество раз, — во всяком случае, он так хвастался, — но с тобой я точно так и буду делать.
— Неужто, мужчины такие низкие идиоты, что хвастаются подобным?
— Ещё как хвастаются, но не все, конечно. Но я смогу любить тебя каждую ночь, до того самого мгновения, как станет светло. Впрочем, ты же должна и отдыхать, да и меня от работы уже никто тут не освободит. А вот так и остался бы рядом с тобой все оставшиеся мне тут годы, предаваясь любви без устали, отвлекаясь лишь на то, чтобы напитаться, ну и прочее там… Смотри, а я опять хочу тебя, будто мы и не начинали ещё… Понять бы, из чего ты сделана, что мне настолько хорошо…
— Не трогай! Не трогай же…
Она закинула руки, обвила ими голову, ища более удобной позы. Собственная голова казалась пустой и гулкой, будто ей и не принадлежащей. Замерев, она не препятствовала ему целовать свои подмышечные впадинки, чуть заметно опушенные мягкими волосками, млея от прикосновений его губ и одновременно не желая подчиняться вовлечению в прежнее, взаимно желаемое единение…
По-прежнему уже не будет! В Паралее никому и в голову не приходило подбривать волосы там, где они
