Впусти меня - Йон Линдквист

Неестественно медленно он закрыл журнал и запихнул его под диванную подушку. Малейшее движение требовало напряжения сознания. Кайф. Надышавшись клея, он был в полном отрубе. И хорошо. Никакого тебе мира. Только эта комната, а за ней — колышущаяся пустыня.

Стаффан.

Он попытался сосредоточиться на Стаффане. Ничего не получалось. Лицо его ускользало, перед глазами всплывал лишь картонный полицейский, выставленный перед зданием почты. В натуральную величину. Чтобы отпугивать грабителей.

Может, почту грабанем?

Да не, ты че, там же бумажный полицейский!

Томми прыснул — теперь у картонного полицейского было лицо Стаффана. Отправили в штрафное. Сторожить почту. А ведь на том картонном чуваке еще и надпись какая-то была.

«Нарушать закон — себе вредить»? Нет. «Полиция тебя видит»? Нет. Черт, да что же там написано?! «Смотри мне! Я — меткий стрелок!»

Томми расхохотался. Забился в смехе. Его трясло так, что, казалось, лампочка на потолке раскачивается в такт его хохоту. Он посмеялся этому. Не проходите мимо! Бумажный полицейский! С бумажным пистолетом! И бумажной башкой!

В голове его раздался стук. Видно, кто-то хочет зайти на почту.

Бумажный полицейский навостряет уши. На почте целых двести крон! Снять пистолет с предохранителя! Пиф-паф!

Тук. Тук. Тук.

Бум!

Стаффан… мать… ах ты, черт!

Томми застыл. Попытался сосредоточиться. Не получалось. В голове — лохматое облако. Вскоре он успокоился. Может, это Роббан или Лассе. Ну или Стаффан. Он же все равно из бумаги.

Хахаль важный, хрен бумажный.

Томми прокашлялся, спросил, еле ворочая языком:

— Кто?

— Я.

Голос был знакомый, но Томми никак не мог вспомнить чей. По крайней мере, не Стаффана, папашки из бумажки.

Палашка-мультяшка. Все, хорош!

— Кто «я»?

— Открой!

— Почта закрыта. Приходи через пять лет.

— Я принесла деньги.

— Бумажные?

— Да.

— Тогда ладно.

Он встал с дивана. Медленно-медленно. Контуры окружавших его предметов скакали и никак не хотели угомониться. Голова словно налилась свинцом.

Бетонная кепка.

Он постоял несколько секунд, раскачиваясь из стороны в сторону. Цементный пол кренился, как во сне, то влево, то вправо — прямо комната смеха! Он сделал шаг вперед, медленно переставляя ноги, поднял защелку, открыл дверь. На пороге стояла девчонка. Подружка Оскара. Томми смотрел на нее и ничего не понимал.

Солнце и вода.

На девочке было одно тонкое платьице. Желтое в белую крапинку, приковавшее взгляд Томми, — он попытался было сфокусировать взгляд на крапинках, но они тут же заплясали, задвигались, так что его затошнило. Она была сантиметров на двадцать ниже его.

Красивая, как лето.

— А что, лето уже наступило? — спросил он.

Девочка склонила голову набок:

— Что?

— Да нет, ничего, просто на тебе же этот, как его… сарафан.

— Да.

Томми кивнул, довольный тем, что отыскал нужное слово. Что она там сказала? Деньги? Понятно. Оскар вроде говорил, что…

— Ну? Хочешь что-то купить?

— Да.

— И что?

— Можно войти?

— Да-да.

— Скажи, что мне можно войти.

Томми сделал широкий шутовской жест. Увидел собственную руку проплывающей мимо, как в замедленной съемке, — обдолбанная рыба, пролетающая над полом.

— Входи. Добро пожаловать в наш… филиал.

Он больше не мог держаться на ногах. Пол притягивал его. Он обернулся и рухнул на диван. Девочка вошла, закрыла за собой дверь и опустила защелку. Она представилась Томми цыпленком невероятных размеров, и он засмеялся этому зрелищу. Цыпленок уселся в кресло.

— Что?

— Да нет, ничего. Просто ты вся такая… желтая.

— А-а-а.

Девочка сложила руки на небольшой сумке, лежавшей у нее на коленях. Как это он ее раньше не заметил. Не, не сумка. Скорее, несессер. Томми посмотрел на нее. Или сумка. Интересно, что в ней.

— Что у тебя… в этой штуке?

— Деньги.

— Ага, конечно.

Нет. Что-то не так. Тут что-то неладно.

— И что ты хочешь купить?

Девочка открыла молнию несессера и вытащила тысячную купюру. Потом еще одну. И еще одну. Три штуки. Деньги казались несуразно большими в ее маленьких руках. Она наклонилась и положила их на пол.

Томми выпалил:

— Это еще что такое?

— Три тысячи.

— Вижу. И что?

— Это тебе.

— Да ладно.

— Да.

— Это что, какие-нибудь бумажки из «Монополии», что ли?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

— И что же ты за них хочешь?

— Хочу у тебя кое-что купить.

— Ты хочешь что-то купить, на три шту… брось!

Томми протянул руку, взял одну купюру. Пощупал ее, пошуршал, поднял на свет, убедился, что на ней есть водяные знаки. Морда короля или что уж там печатают на деньгах. Короче, купюра была настоящая.

— Ты это серьезно?

— Да.

Три штуки. Можно куда-нибудь поехать. Куда-нибудь слетать.

А вдруг мать со Стаффанам стоят где-то там и… Томми почувствовал, как в голове у него проясняется. Вся эта история была, конечно, бредом, но как-никак три тысячи. Это факт. Оставалось только узнать…

— И что же ты хочешь купить? Ты же на эти деньги столько всего можешь…

— Кровь.

— Кровь?

— Да.

Томми прыснул и покачал головой:

— Не, извини. Была и вся вышла.

Девочка сидела в кресле не двигаясь и смотрела на него. Даже не улыбнулась.

— Ладно, серьезно, — сказал Томми, — чего тебе?

— Деньги твои, если ты мне дашь немного крови.

— Но у меня же ее нет.

— Есть.

— Нет!

— Есть.

И тут до Томми дошло. Бред какой-то…

— Ты это серьезно?

Девочка указала на деньги.

— Это не опасно.

— Но… что… как?!

Девочка запустила руку в несессер, вытащила какой-то предмет. Небольшой белый кусок пластмассы. Потрясла его. Томми постепенно разглядел, что это было. Упаковка с лезвиями. Она положил ее на колени и вытащила еще кое-что. Прямоугольник телесного цвета. Большой пластырь.

Во прикол!

— Слушай, хорош. Ты что, не понимаешь? Я же могу просто зажать твои деньги — и дело с концом. Положу в карман и скажу: «А? Что? Какие три тысячи? В глаза не видел». Это же куча бабок, ты соображаешь? Где ты их вообще взяла?

Девочка закрыла глаза, вздохнула. Когда она их снова открыла, вид у нее был далеко не такой дружелюбный.

— Так ты согласен или нет?

Она не шутит. Черт, она ведь не шутит! Нет… Нет…

— И что, ты просто — вжик, и все?

Девочка с готовностью кивнула.

Вжик? Подождите. Подождите-ка… Как там это было? Свиньи…

Он нахмурился. Какая-то мысль металась в его голове, как каучуковый мячик в закрытой комнате, пытаясь хоть за что-нибудь уцепиться, чтобы остановиться. Остановилась. Он вспомнил. Открыл рот. Посмотрел ей в глаза.

— Да ну?!

— Ну да.

— Это шутка, да? Слышь, ты? Шла бы ты отсюда. Понятно? Давай вали!

— Это такая болезнь. Мне нужна кровь. Если хочешь, я тебе еще заплачу.

Она покопалась в несессере, вытащила еще пару тысячных, положила на пол. Пять тысяч.

— Пожалуйста.

Маньяк. Веллингбю. Перерезанное горло. Черт, не может быть… какая-то девчонка…

— Да что ты с ней делать-то будешь. Черт, ты же совсем ребенок!

— Боишься?

— Нет, я же могу… А ты боишься?

— Да.

— Чего?

— Что ты откажешься.

— Да я уже отказался! Это же вообще… Слышь, хорош дурака валять, иди домой.

Девочка неподвижно сидела в кресле, раздумывая. Потом кивнула, встала, подняла деньги с пола и убрала их в несессер. Томми посмотрел туда, где они лежали. Пять. Тысяч. Позвякивание защелки. Томми перевернулся на спину.

— Постой. Ты че, горло мне перережешь, что ли?

— Нет. Только сгиб локтя. Совсем чуть-чуть.

— И что ты будешь делать с кровью?

— Пить.

— Прямо здесь?!

— Да.

Томми прислушался к себе и увидел всю кровеносную систему, будто начертанную на кальке под кожей. Почувствовал, может впервые в жизни, что у него вообще есть кровеносная система. Не отдельные точки, откуда при порезе выступают капли крови, но огромное пульсирующее дерево вен, наполненных — сколько там может быть? — пятью-шестью литрами крови.

— И что же это за болезнь?

Девочка ничего не ответила, лишь продолжала стоять у двери, не убирая руки с защелки, и линии артерий и вен его тела, вся система кровообращения, вдруг напомнили ему… схему разделки мяса. Он отогнал эту мысль, и на смену ей пришла другая:

Стань донором. Двадцать пять крон и булка с сыром.