Спасатель. Серые волки - Андрей Воронин

Дурное настроение Ильи Григорьевича объяснялось вполне объективными причинами, а именно шумихой, поднятой средствами массовой информации вокруг сенсационного события, к которому депутат Беглов не имел ни малейшего отношения. Он-то точно знал, что не имел, а вот по мнению журналистов и этого бородатого козла, настоятеля недоброй памяти монастыря под Рязанью, который и бросил им эту сахарную косточку, имел-таки, причем самое прямое и непосредственное.

Бомба, как водится, взорвалась в самый неподходящий момент, когда они с Котом, сидя у него в «Волчьем Логове», справляли веселые поминки по безвременно почившему с заточкой в брюхе Уксусу. Чтобы счастье стало полным, Макаров, сверившись с программой передач, включил телевизор, по которому как раз должен был начаться выпуск криминальных новостей. Илье Григорьевичу это было, в общем-то, ни к чему, он не имел свойственной Коту привычки плясать на могилах и мочиться на надгробия, но спорить было лень, и они под коньячок просмотрели очередной репортаж о ходе расследования резонансного заказного убийства заместителя генерального прокурора России Винникова. Расследование, как и следовало ожидать, шло ни шатко ни валко; представители Генпрокуратуры и следственного комитета грозно хмурили брови, пугая организаторов и исполнителей убийства неотвратимостью возмездия, но при этом признавали, что никаких конкретных результатов пока нет.

– И не будет, – сказал Илья Григорьевич, наполняя рюмки.

Кот потянулся за пультом, чтобы выключить телевизор и вернуться к неторопливой застольной беседе, и вот тут-то, на пике овладевшего ими и основательно подогретого алкоголем благодушия, на экране вдруг появилась памятная с давних пор, знакомая до тошноты картинка: вырастающие из моря некошеной травы мощные, заново оштукатуренные и побеленные стены, над которыми, сверкая новенькой позолотой, маячили увенчанные крестами луковицы монастырских куполов.

– Чего это? – тупо изумился Макаров.

Беглов пожал плечами, и тут на экране появился сначала корреспондент, а за ним и отец-настоятель, чья постаревшая бородатая физиономия показалась Илье Григорьевичу смутно знакомой. Эта парочка без промедления и самым исчерпывающим образом объяснила генералу Макарову, а вместе с ним и Беглову, «чего это». Объяснение прозвучало как гром среди ясного неба; осознав то, что только что услышал, Макаров долго ревел быком и даже, совершенно перестав что-либо соображать, пытался лезть в драку, обещая порвать Илью Григорьевича, как пресловутый Тузик не менее пресловутую грелку.

Собственно, на его месте кто угодно потерял бы голову. Ведь что получалось? Получалось, что взятую в монастыре добычу, из-за которой Кот, между прочим, своей рукой отправил на небеса тогдашнего настоятеля, прикарманил – фактически украл у подельников – не кто иной, как Илья Григорьевич. А теперь, когда запахло жареным, кинул старых друзей снова – одного заказал, а другого просто оставил с носом, выставив себя самого героем, защитником православной веры, несправедливо обвиненным в преступлении, которого, конечно же, не совершал. Вот ловкач так ловкач! А знаешь ли ты, ловкач, что с такими, как ты, делают? Убивают, как бешеных собак, вот что!

Успокоить его превосходительство оказалось нелегко, но в конце концов он все-таки остыл, прислушался к доводам Ильи Григорьевича и нехотя согласился, что со стороны Бегунка, в свое время едва не получившего срок за соучастие в ограблении монастыря, такая выходка была бы непростительной глупостью, не сулящей ничего, кроме самых неприятных неприятностей.

Остыть-то он остыл, согласиться согласился, но вот поверил ли? Ох, вряд ли! А если даже и поверил, то червячок сомнения наверняка остался, и вытравить его будет сложнее, чем самых упорных и жизнестойких глистов.

Между тем неприятности, которых опасался Илья Григорьевич, не заставили себя долго ждать. Первыми, как водится, на него со всех сторон налетели журналисты, жаждавшие узнать подробности сделанной им сенсационной находки. От них удалось на время отбиться, сославшись на то, что упомянутая находка – не просто клад, а вещественные доказательства по уголовному делу, которое в связи с их появлением, вполне вероятно, будет возобновлено. И стало быть, подробности, так интересующие представителей прессы, прокуратура может счесть не подлежащими огласке до окончания следствия и вынесения судебного решения. Ведь мы же не хотим, чтобы преступники снова ушли от заслуженного наказания, верно?

Уклончивость в разговорах с журналистами была вынужденной. Когда первый испуг прошел, Илья Григорьевич вдруг осознал, что Вася-Кот во многом прав: такая реклама ему, народному избраннику, явно не помешала бы. Да, не помешала бы, когда бы не было ясно, что во всей этой истории кроется какой-то серьезный подвох. К тому же, во всеуслышание признав, что действительно вернул монастырю когда-то похищенные оттуда ценности, он неизбежно столкнулся бы с необходимостью отвечать на возникающие в связи с этим вопросы. От журналистов он спрятался за прокуратурой, а от нее, родимой, не спрячешься: того и гляди, по ее запросу эти думские лизоблюды большинством голосов лишат его депутатской неприкосновенности, и что тогда – снова на нары, теперь уже до конца жизни?

Прокуратура, естественно, была тут как тут, а Уксуса, который, как обычно, в два счета замял бы дело, больше просто-напросто не существовало. И Беглову ничего не осталось, кроме как честно признаться:

– Нет, это был не я. Я вообще не имею к этому никакого отношения; да, среди моих помощников есть человек по фамилии Иванов – а где, скажите на милость, нет хотя бы одного Иванова, не в Зимбабве живем-то – в России! Так вот, Иванов в списке помощников депутата Беглова числится, но в интересующий вас день поименованный гражданин по моему поручению производил объезд избирателей на предмет выявления жалоб – что они, избиратели, с удовольствием вам подтвердят. Двадцать восемь живых свидетелей – этого, по-вашему, мало? Это либо какая-то не до конца понятная мне провокация, либо, напротив, чья-то неуклюжая и не особенно умная попытка мне услужить, поднять мой рейтинг. Мне такие способы повышения рейтинга нужны как прострел в пояснице, он у меня и так достаточно высокий. А что до остального – ищите, раз считаете нужным! В конце концов, вам за это деньги платят, а по мне, так и искать незачем: дело прошлое, срок давности по нему уже истек, ценности возвращены – чем плохо?

В конце концов, отказ от незаслуженной славы – тоже реклама, причем редкого в наше суетное время и оттого особенно ценного сорта.

Рассудив так, Илья Григорьевич созвал пресс-конференцию и сделал официальное заявление – спокойное, окрашенное в легкие юмористические тона, уже без намеков на какие-то там провокации, зато с сильным упором на то, что кто-то из его сторонников явно перестарался, оказав своему избраннику медвежью услугу. Свое выступление он закончил призывом к этому анонимному герою выйти из тени и объяснить как следствию, так и общественности, каким образом в его руки попали считавшиеся безвозвратно утраченными сокровища.

Пресса приняла его версию в целом благосклонно; конечно, парочку каверзных вопросов Илье Григорьевичу задали, но он, слава богу, не первый год дремал на заседаниях Думы и изрядно поднаторел в искусстве огибания острых углов, так что все, кажется, обошлось. «Вот тебе, писака хренов!» – подумал тогда Беглов, мысленно сделав неприличный жест в сторону Липского. У него было время подумать, и он очень быстро понял, что эту информационную бомбу подложил ему под седалище именно господин беглый щелкопер. Судя по всему, Француз успел-таки многое ему рассказать, в том числе и то, куда спрятал украденные у коллег по «бригаде Серых Волков» церковные побрякушки и доски. Вся эта история представляла собой именно провокацию – грубую, примитивную подставу, устроенную с единственной целью: заставить уцелевших членов стаи перегрызть друг другу глотки.

Отчет о пресс-конференции напечатали в нескольких серьезных газетах и передали по двум или трем столичным каналам. Трансляция закончилась полчаса назад; просмотрев ее, Илья Григорьевич поставил диск с любимым сериалом, предполагая провести приятный вечерок – для разнообразия тихий, без баб и всего прочего. А через каких-нибудь двадцать минут ему позвонил Вася-Кот – судя по голосу, пьяный вдребезги – и опять завел свою шарманку:

– Что, доволен? Думаешь, теперь ты в шоколаде? Интересно, сколько тебе эти попы за свои цацки отвалили? Ты говорил – десятки миллионов; ну, десятки не десятки, но хоть миллиончик-то святая православная церковь тебе небось отжалела?

Мгновенно осатанев, Илья Григорьевич рявкнул в трубку, заставив этого кретина заткнуться, и принялся предельно ясно, не стесняясь в выражениях, высказывать его превосходительству господину генерал-полковнику все, что о нем думает. По ходу этого приятного дела он рывком распахнул дверцу бара и схватил первую подвернувшуюся под руку бутылку. В это время оправившийся от акустического удара Кот перешел в контратаку; в пылу полемики Илья Григорьевич забыл обо всем на свете и, только очутившись в противоположном углу гостиной, обнаружил, что забыл прихватить из бара стакан.