Таинственная река - Дэннис Лехэйн

У него вырвался какой-то вымученный смешок, эхо которого, прозвучавшее и замершее в ночи, смутило его. Некоторое время они сидели молча, курили, прислушиваясь к гудению мухи и наблюдая за ее отчаянными пике на свет.

— А как ее зовут? — первой прервала паузу Аннабет. — Ведь за все время нашего разговора вы ни разу не назвали ее по имени.

— Лорен, — ответил Шон. — Ее зовут Лорен.

Звук ее имени повис на некоторое время в воздухе, как нить паутины, раскачиваемая ветром.

— И вы любите ее со времен вашей юности?

— С первого года в колледже, — уточнил он. — Да… тогда мы оба были почти детьми.

В его памяти возникла та самая гроза, вдруг разразившаяся в ноябре, когда, застигнутые ею у входа в здание, они впервые поцеловались; он буквально почувствовал под руками ее покрытое гусиной кожей и дрожащее тело, приникшее к его дрожащему телу.

— Может, в этом как раз и заключается проблема, — вернула его к действительности Аннабет.

Шон посмотрел на нее и после паузы ответил:

— Но мы уже не дети.

— По крайней мере, один из вас, — согласилась Аннабет.

Шон не стал уточнять, кого именно она имеет в виду.

— Джимми рассказывал мне, что вам стало известно о планах Кейти тайно убежать с Бренданом Харрисом.

Шон утвердительно кивнул.

— Ну, так может, как раз в этом-то все и дело?

Шон повернул свой стул, чтобы лучше видеть ее лицо.

— Что именно?

Аннабет выдохнула дым, который заклубился вокруг пустых бельевых веревок, протянутых над их головами.

— Это такие же глупые мечты, какими была забита и ваша голова в дни молодости. Это точно, что Кейти и Брендан собирались начать жизнь в Лас-Вегасе? Интересно, сколько времени пробыли бы они в этом раю? Может быть, они дотянули бы до второго переезда на стоянку для жилых автоприцепов, может быть, до рождения второго ребенка, но, рано или поздно, все это достанет — ведь счастливая жизнь с золотыми закатами и прочей любовной дребеденью продолжается не слишком долго. Все когда-нибудь кончается. Тот, кого вы любите, редко оказывается достойным того большого чувства, которое вы ему дарите. Возможно, его вообще никто и не достоин, а возможно, никто и не заслуживает того, чтобы нести на себе бремя, которое вы на него громоздите в придачу к вашему чувству. Вы спускаетесь с неба на землю. Вы разочарованы, ваша вера подорвана, и для вас начинается череда нудных серых будней. Вы потеряли больше, чем приобрели. Вы столь же сильно ненавидите того, кого прежде столь сильно любили. Ну а что, черт возьми, остается делать? Да ничего, и вы засучиваете рукава и принимаетесь за работу — все равно какую — потому что наступило время, когда вы стали взрослым.

— Аннабет, — обратился к ней Шон, — кто-нибудь когда-нибудь говорил вам, что вы особая, несгибаемая женщина?

Она повернулась к нему лицом, глаза ее сузились, губы растянулись в мечтательной улыбке.

— Я это слышу постоянно.

Первое, что увидел Брендан Харрис, войдя в тот вечер в свою комнату, был стоящий под кроватью чемодан. Накануне он с трудом закрыл его, положив туда шорты, гавайские рубашки, спортивную куртку, две пары джинсов. Он не взял ни свитеров, ни шерстяных брюк. Он упаковал лишь то, что, по его мнению, носят в Лас-Вегасе, оставив зимнюю одежду дома, потому что они с Кейти решили впредь никогда не иметь дела ни с теплыми колготками, ни с термоносками, купленными на распродажах в «Кей Марте», ни с обледеневшим ветровым стеклом машины. Поэтому, когда он открыл чемодан, в глазах у него зарябило от ярких красочных узоров, от разнообразия цветовых сочетаний, словно он переместился в лето.

Такими они мысленно видели себя. Загорелыми и свободными, с телами, не отягощенными ни башмаками, ни многочисленными теплыми одеждами, ни от кого не зависящими. Они будут пить напиток с бестолковым названием «дайкири»; по вечерам будут плавать в бассейне отеля; их тела будут пахнуть солнцезащитным кремом и хлором. Они будут заниматься любовью в комнате, в которой кондиционер будет создавать прохладу, а горячие солнечные лучи все-таки будут проникать к ним сквозь просветы в неплотно сдвинутых шторах, а когда наступит ночная прохлада, они будут надевать свою самую лучшую одежду и отправляться на прогулку по Стрипу. Он, словно наблюдатель, видел себя и Кейти во всех этих ситуациях, он как будто глядел вниз с верхнего этажа и видел двух влюбленных, идущих сквозь неоновые облака — огни омывают их загорелые тела то бледно-красными световыми волнами, то желтыми, то голубыми. А они — Брендан и Кейти — расслабленные, идут не спеша посередине широкого бульвара, окаймленного по обеим сторонам зданиями, из раскрытых дверей многочисленных казино слышатся шум голосов и звяканье игральных автоматов.

«В какое ты хочешь пойти сегодня, моя радость?

Ты выбирай.

Нет, ты.

Ну давай же, выбирай.

Ну, хорошо. Что, если в это?

Выглядит, вроде, прилично.

Ну что, тогда в это.

Я люблю тебя, Брендан.

Я тоже люблю тебя, Кейти».

И они поднялись бы по накрытым ковром ступеням лестницы, обрамленной белыми колоннами и ведущей в шумное, окутанное клубами сигарного дыма помещение, в котором непрерывно слышится звон монет и лязг игровых автоматов. Они делали бы все то, что делают муж с женой, начав совместную жизнь. Пусть они еще дети, но Ист-Бакингем будет от них на расстоянии миллиона миль, и расстояние это будет увеличиваться с каждым их шагом еще на миллион миль.

Вот как все это должно было быть.

Брендан опустился на пол. Он вдруг почувствовал непреодолимое желание присесть, присесть хоть на секунду. Он скрестил ноги и обхватил руками лодыжки — в такой позе он любил сидеть в детстве. Тело его едва заметно качалось, голова свесилась на грудь, глаза закрылись. На мгновение он почувствовал, что боль чуточку ослабла. Успокаивающая темнота и эти медленные раскачивания, казалось, успокаивали боль.

Но вдруг все кончилось, и ужасная мысль о том, что Кейти больше нет на свете, — что ее вообще нет, — снова пронзила его сознание, а кровь забурлила в венах так, что, казалось, вот-вот прорвет их и хлынет наружу.

В доме хранился пистолет. Это был пистолет отца, и мать хранила его там же, где он хранился и при отце, — под сдвигаемой потолочной панелью над кладовкой. Можно было, сидя на полке в кладовке, оттянуть деревянный потолочный плинтус-карниз, просунуть руку под подвесной потолок и над третьей панелью пальцы натыкались на тяжелое тело пистолета. Требовалось лишь подтянуть его поближе, обхватить его крепко пальцами и вытащить оттуда. Он всегда, сколько мог помнить Брендан, находился в этом тайнике, и первое его воспоминание о пистолете было связано с тем, как он однажды ночью зачем-то вошел в ванную комнату и заметил, как отец поспешно рванул руку из-за карниза. Брендан однажды даже достал пистолет из тайника и показал его своему приятелю Джерри Дивенте, когда им обоим было по тринадцать. Джерри, глядя на пистолет круглыми от страха глазами, пролепетал: «Положи его обратно, положи его обратно». Пистолет был покрыт пылью и грязью, из него вряд ли когда-либо стреляли, но Брендан знал, что его требуется лишь почистить.

Он сегодня вечером может взять пистолет. Он может пойти в кафе «Светское Общество», где ошивается Роуман Феллоу, или в принадлежащую Бобби автошколу «Атлантик», где, по словам Кейти, он обделывал все свои темные дела. Он может пойти в любое из этих мест — а лучше в оба, — ткнуть пистолет своего отца им в рожи и нажать на этот проклятый курок, нажать на него снова, снова и снова, пока щелчок бойка не даст ему знать, что в обойме уже нет патронов и что ни Роуман, ни Бобби уже никогда не убьют ни одну женщину.

Он сможет сделать это. А сможет ли? Но ведь именно так поступают в кинофильмах. Брюс Уиллис, например, если бы кто-то убил женщину, которую он любит, не стал бы сидеть на полу, держа себя за лодыжки и раскачиваясь, как ученик школы для умственно отсталых. Он взял бы пистолет и пошел. Верно?

Брендан представил себе мясистую рожу Бобби; представил, как он жалобно скулит: «Не надо, Брендан, пожалуйста, не надо!»

Брендан отвечает ему, как мужчина, крутой мужчина: «Пожалуйста, получай сполна, жалкий ублюдок. Получай и катись в преисподнюю!»

По его лицу снова потекли слезы, тело снова стала бить мелкая дрожь, ладони по-прежнему сжимали лодыжки — он знал, что он не Брюс Уиллис и что Бобби О'Доннелл живой человек, а не какой-то слюнтяй из фильма; он знал, что пистолет нужно чистить, хорошенько чистить; к тому же он не знал, заряжен он или нет, он даже не был уверен, сможет ли он взвести курок: не знал, какая будет отдача после того, как курок будет спущен. Отскочит ли при отдаче его кулак, как это бывало в детстве, когда, припертый к стенке, он вынужден был пускать в ход кулаки? Ведь жизнь — это жизнь, а не какой-то дурацкий фильм… да, черт бы побрал эту жизнь. В жизни все по-другому, не так, как в кино, где добрый человек через два часа одерживает победу, а ты с самого начала знаешь, что он должен победить. Брендан не знал, способен ли он хоть на какой-то героический поступок; ему было-то всего девятнадцать, и за прожитые годы ему ни разу не представилось случая выяснить это. Он не был уверен, что может пойти туда, где вершат свои дела мужчины, — а что если двери не будут закрыты и там не будет всех тех парней, что вечно там околачиваются, — и выстрелить в морду этому типу. Он не был в этом уверен.