Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Кристофер Гортнер

Потом он оказался передо мной. Мне в голову ударил его аромат: бархат и соль, запах лошадиного пота, впитавшийся в одежду. Его глаза оказались темнее, чем мне помнилось, но по-прежнему приковывали мой взгляд. Он поклонился, а Санча пожурила меня:

– Руку. Ты должна подать ему руку.

Я быстро протянула пальцы без колец. Его мягкие губы чуть коснулись моей кожи; я ощутила легчайшее веяние тепла, потом его глаза снова встретились с моими.

– Моя госпожа Лукреция!

– Мой господин Альфонсо!

Сердце мое колотилось с такой силой, что я боялась, как бы он не услышал. Казалось, все в этом зале слышат, как велико мое желание.

– Ну? – проворчал папочка, и только тогда я поняла, что мы с Альфонсо держимся за руки и смотрим друг на друга.

– Кажется, они довольны, ваше святейшество, – растягивая слова, проговорил Чезаре.

– Отлично! – Папочка засиял. – Тогда перейдем к церемонии и трапезе. Не вижу оснований откладывать то, что предопределено Господом.

Вокруг нас возникло движение: кардиналы и прочие поспешили к двойным дверям, чтобы занять места в часовне. Мои пальцы словно таяли в руке Альфонсо. Я делала над собой усилие, чтобы не вцепиться в его руку, как ребенок, который много лет блуждал в густой чаще, но наконец нашелся.

Он мог стать моим спасителем. И хотя папочка оказал Альфонсо милость, предложив меня в жены, в нем текла королевская кровь и за ним стояла мощь Неаполя. Он не походил на Джованни, который лишь подбирал крошки со стола своей родни. Семья уважала и ценила Альфонсо. Он может сделать меня счастливой, думала я, глядя в его глаза и видя в них собственное отражение. Но одна только перспектива счастья ужасала меня. Пусть он и принц со всеми привилегиями, но сможет ли это защитить его от аппетитов и капризов моей семьи? Или он, как до него Джованни, окажется в ловушке и будет вынужден делать выбор: то ли ему удовлетворять наши требования, то ли противиться им.

Я заставила себя прогнать все мысли о первом муже: а вдруг Альфонсо почувствует их, проникнет в мое бурное прошлое, которое словно темная тень витало надо мной? Он не знал – и никогда не должен был узнать, – что мне пришлось пережить на пути к этому моменту, но он, вероятно, догадывался. Он крепче сжал мою руку, и, хотя он не сказал ни слова, я чувствовала силу его пожатия, безмолвную поддержку, исходившую от него.

Он пытался мне сказать, что теперь я не одна.

Но могла ли я сделать то же самое? Могла ли я, со своей стороны, обеспечить его безопасность?

Потом я услышала его тихий, но сильный голос:

– Вы уверены, моя госпожа?

Он предлагал мне выбор. Если я скажу ему «нет», он уедет. Никакие речи папочки не остановят его. Он готов был заключить этот брак, только если я – именно я сама – желаю этого. Речь не шла о семейных союзах или политической целесообразности. Речь шла о нас – о нем и обо мне. И я испытала облегчение, потому что знала: он никогда не позволит завлечь себя во что-то, к чему не вполне готов.

– Если уверены вы, – прошептала я.

Он улыбнулся:

– Я был уверен с самого первого мгновения, как увидел вас.

Церемония вышла простой. Под взглядом меланхолических Боттичеллиевых ангелов со стен испанский капитан папской гвардии Хуан Сервиллон держал над нашими головами символический меч, а мы повторяли обет, связывающий нас узами брака.

Мы прослушали мессу, а потом все устремились в зал на свадебную трапезу. И все это время я чувствовала себя как во сне, который вот-вот закончится. Я поглядывала на профиль Альфонсо, на его сильный, чуть кривоватый нос, словно высеченный из камня подбородок, рыжеватые волосы, ниспадающие на плечи, которые распирали дублет. Потом я вспомнила, как думала, что обнаженным он будет выглядеть лучше, и вдруг поняла, что вскоре у меня будет возможность убедиться в этом. Мои щеки вспыхнули, и, вероятно, я непроизвольно сжала его руку: он повернул ко мне голову и подмигнул.

Мы переместились в заполненный зал, где на козлах стояли покрытые скатертями столы, украшенные, словно рогами, венками из подсолнечников. Меня оглушил гул разговоров и стук подошв по полу, и, только поднявшись на возвышение, различила я повышенные голоса, доносящиеся с другого конца зала.

Я посмотрела в ту сторону, и у меня скрутило живот: там Санча у двери спорила с Чезаре.

– Хватит! – прорычал мой брат так громко, что услышали и мы. – Я не допущу скандала на свадьбе моей сестры.

– А как насчет нас? – возразила Санча. Рядом с ней сжался от страха Джоффре. – Ты мне обещал. Ты сказал, что мы…

Чезаре схватил ее запястье:

– Я сказал – хватит!

Теперь уже все замолчали и смотрели на них.

– Сейчас не время и не место. Мы обсудим это позднее.

Альфонсо рядом со мной напрягся. Санча задрала подбородок и добавила еще громче:

– Я так не думаю. Едва ли нам еще придется разговаривать.

Она направилась к своему столу, за ней поспешили ее дамы. Джоффре бросил горестный взгляд на Чезаре и побрел за женой.

С отвращением на лице Чезаре вернулся на свое место на возвышении рядом с отцом.

– Что там произошло? – спросил Альфонсо.

Я настороженно посмотрела на него. Неужели он и в самом деле ничего не знает о том, как Санча и Чезаре шалили при его дворе?

Он улыбнулся:

– Что бы это ни было, виновата, без сомнений, Санча. Боюсь, моя сестра всегда отличалась сложным характером. Наверное, спровоцировала моего господина Чезаре сверх всякой меры, что она способна сделать с любым мужчиной, если он не святой и не ее брат.

– Язык у нее, может, и острый, – неожиданно для себя возразила я, – но в данном случае она не виновата.

Я проверяла его готовность признать, что он знает запутанную историю отношений Чезаре и Санчи.

– Может быть, – только произнес он и подал знак слуге налить вина. – Но какова бы ни была причина, наш дед слишком избаловал ее. Он нередко говорил, что ей на самом деле нужна хорошая порка, чтобы она знала свое место, но я не помню, чтобы он хоть раз ее выпорол.

– Ни одну женщину, каким бы острым ни был у нее язык, нельзя пороть, – возразила я, но когда потянулась за кубком, рука у меня дрожала, потому что меня ослепило видение: Джованни прижимает нож к моему горлу, заталкивая меня в кровать.

Потом я почувствовала, как Альфонсо под столом прикоснулся к моей ноге.

– Простите меня, – пробормотал он. – Я только хотел сказать, что Санча любого может вывести из себя.

– Она ваша сестра, мой господин. Как бы она себя ни вела, вы обязаны ее уважать.

– Да. – Он торжественно кивнул. – И я ее уважаю. Мое замечание было неуместно. – Он чуть улыбнулся, и бронзовые морщинки у его глаз стали еще заметнее. – Господь помоги тому, кто осмелится поднять руку на мою сестру.

Я неловко рассмеялась:

– Вот почему я ею восхищаюсь.

Подавали жареное мясо, птицу в соусе и громадные блюда с засахаренными фруктами. Ненавязчиво играла музыка. Однако более половины этих сказочных кулинарных творений, шествующих мимо нас, были так насыщены золотом, что мне пришлось остановить Альфонсо, когда он хотел подозвать слугу с подносом.

– Почему? – Он наморщил лоб.

– Эти краски ядовиты. Эти блюда – только для красоты. Как-то один гость на свадьбе у Орсини съел все, что ему подали, и умер. Его слуги тоже чуть не перебили друг друга в драке над его телом, наполненным драгоценными металлами. – (Альфонсо нахмурился еще сильнее.) – У вас в Неаполе разве не подают разукрашенные блюда?

Он отрицательно покачал головой, словно в недоумении, но потом вдруг разразился смехом – таким громким и несдержанным, что напомнил мне Санчу.

– Что вас так развеселило?

– Разукрашенные блюда, которые к тому же ядовиты! Как остроумно!

– Вы находите это остроумным? – настороженно спросила я.

Он наклонился ко мне:

– Вы наверняка слышали разговоры о том, что Борджиа приглашают на обед врагов и тайком подсыпают им в тарелки яд. Теперь мы можем опровергнуть слухи. На самом деле яд на виду.

Я в ужасе посмотрела на него.

Его веселое выражение исчезло.

– Это была всего лишь шутка, – поспешно сказал он. – Я никогда не верил…

– Надеюсь. – Я прижалась к спинке стула.

Мое неудовольствие настолько бросалось в глаза, что боковым зрением я увидела, как папочка нахмурился на своем возвышении.

– Я никогда не обращаю внимания на слухи, мой господин, – холодно добавила я. – И не допущу клеветы в адрес моей семьи.

А сама подумала: иной раз моя семья заслуживает того, что о ней говорят.

Он отхлебнул вина:

– Да, с моей стороны это было совершенно бессердечно. Может показаться, что я хочу испортить день нашей свадьбы.

Чувствуя его неловкость, я оттаяла. От Санчи я знала, что неаполитанцы более беззаботны, меньше блюдут условности, принятые в Риме. Альфонсо пытался придумать такую тему для разговора, какая никого не заденет. Мне стало ясно: пусть он и воспитывался при дворе, где тоже любили строить козни, и, безусловно, понимал, на что способны другие, его это не испортило.