Дневник - Жюль Ренар

7 июня. Выдача школьных аттестатов 5 и 6 июня. Сюрприз! Оба текста для диктовки инспектор Академии взял из моих «Естественных историй». Девочка не принимает меня всерьез и пишет мою фамилию с маленькой буквы[95].

9 июня. Воробей: прелестная маленькая птичка, которая не умеет петь.

* Открываю окно и выпускаю муху, которая с унылым жужжанием бьется о стекло.

— Какой вы добрый!

— О нет, уверяю вас. Просто она мне надоела.

* Реалист. Да, но ведь реальность-то повсюду.

* От них все еще несет рабством. Из труб замка валит дым, окна в столовой открыты, входит граф. Через минуту они все заулыбаются, согнутся в три погибели, а шляпы уже сейчас, заранее, послетали с их голов.

17 июня. Чувствую, что, если начнется война, я стану патриотом.

* Бледный, как стена в лунном сиянии.

21 июня. Помечтав в саду на скамейке, заснуть с глазами, полными звезд.

* Иной раз я прохожу через небольшие мрачные пустыни, где нечего даже записать.

* Помню тот особый запах, который я впервые ощутил после смерти отца. Запах этот возвращается каждый год в то же самое время. Неужели это и есть вкус смерти?

Я догадываюсь, что это запах роз, увядающих в вазе.

Отец умер в июне, в сезон роз.

* Склоненные ветром камыши тихо приветствовали меня поднятием шпаг.

* Желая доказать другим, что колодец представляет собой опасность, он бросился бы туда вниз головой.

24 июня. Марокканские события[96]…

Да, война мне ненавистна. Да, я хочу мира, и я пожертвовал бы всеми Марокко ради мира. Но если немцы примут эту жажду мира за трусость, если они воображают, что нас так легко слопать, — черт возьми, в таком случае — нет!

В сущности, мир мне дороже жизни. Уверяю вас, мы бы сумели показать себя, и еще как!

26 июня. К чему хранить различные сувенирчики, даже фотографические карточки? Приятно думать, что вещи умирают так же, как люди.

* Прочел в «Записках туриста», том I, Стендаля несколько страниц, посвященных Буржу. Очевидно, скоро мне придется краснеть за свое невежество. Стендаль меня забавляет, но когда я был в Бурже на военной службе, я даже ни разу не поглядел на кафедральный собор. А мимо особняка Жака Кера я проходил десятки раз, но чуть ли не бегом, так как торопился попасть на парижский поезд. При всем том отнюдь не желаю снова попасть в Бурж на вринский сбор.

Стендаль пишет, что когда он приехал в Бурж, его чуть было не задушил дух мещанства. Кстати, я и этого тоже не почувствовал.

* Свободомыслящий. Достаточно — просто «мыслящий».

28 июня. Вечер такой кроткий… У кого бы мне попросить прощения?

* Он возвращается с работы на своей тележке, которую тащит осел. Тележка крохотная, как у безногого калеки.

— Да наденьте шляпу.

— О, мосье, мне жарко.

Он кладет шляпу на тележку. Мы начинаем разговор.

Его лицо, как слезами, покрыто маленькими капельками извести. Одни свежие, очевидно сегодняшнего происхождения, другие остались со вчерашнего дня или с понедельника — с первого дня недели.

Завтра я снова увижу их всех на месте.

* Мозг пустой, как ковчег бедняка.

* Без горечи жизнь была бы вообще непереносима.

Июль. О лени. Ах, я просто обязан написать ее, написать книгу о лени! Человек глупый, осознающий свою глупость, уже не так глуп, но ленивец может осознавать свою лень, сетовать на нее и при ней остаться.

* Буржуа в Кламси. В Бурже Стендалю казалось, что он задыхается от буржуазной ограниченности. Побывал бы он в Кламси!

В Кламси, в крохотном чопорном городке, принято отправлять свою малую нужду на углу ратуши. Место не отгорожено даже железным листом, и все буржуа, которые живут в домах, выходящих окнами на площадь, могут при желании, приподняв занавеску, узнать по спине, кто именно остановился по нужде.

Все здесь весьма вежливы. Меня всегда пропускают вперед; очевидно, учитываются личные заслуги каждого.

Я не связываюсь ни с кем, потому что твердо знаю, что непременно со всеми перессорюсь.

5 июля. Мама восклицает:

— Десять метров ткани! О душенька, это слишком много, в сто раз больше того, что требуется. Мне вполне хватит девяти метров.

20 июля. Радость от оконченного труда портит начинаемую вслед за этим работу: еще веришь, что она пойдет легко.

27 июля. Читая «De Profundis» Оскара Уайльда, мы испытываем сожаление, что сами не в тюрьме.

* Отныне я согласен ходить лишь при условии, что у меня будут крылья.

9 августа. Красота огромного луга, где быки, кажется, гуляют сами по себе, красота, которую ничто не ограничивает, разве что эта полоска леса.

* Берегись переполнить чашу счастья, чтобы не забрызгать твоего соседа.

18 августа. Социализм должен сойти от мозга к сердцу.

* Родина. Никто не станет менять свой край ради красоты пейзажа.

* Меня спрашивают о моих делах только для того, чтобы иметь право рассказать мне о своих напастях.

21 августа. Свинья. Ее соски расположены строго в ряд, как маленькие горшочки.

* Летом от источников веяло бы прохладой, если бы они не пересыхали.

* Во время засухи корова побирается по краям дороги, но неизменно приносит в стойло вымя, полное молока.

* В нашей деревенской глуши появился новый зверь — железнодорожный.

23 августа. Раготта не умеет стирать в корыте. Для того чтобы простирнуть какую-нибудь тряпку, она отправляется на речку, к проточной воде.

Ходить к обедне и стирать в реке — это две ее старинные и равно священные привычки.

* — Я не занимаюсь политикой.

— А знаете, это все равно что сказать: «Не занимаюсь жизнью».

* Их дочь умерла в воскресенье, а во вторник ее похоронили.

Он весь понедельник орудовал цепом. Да и она, она отнюдь не похожа на женщину, потерявшую дочь: она похожа на женщину, которой дважды в день, утром и вечером, приходится доить четырех коров.

Откуда же им взять время предаваться горю?

3 сентября. Шлюзовщик жалуется на свое одиночество. Ни отпуска, ни денег. Приходится сидеть на месте по восемнадцати часов в сутки и ждать, придет судно или нет. Да и кто он такой, этот несчастный шлюзовщик? Никто на него даже не гладит. Если ему повстречается учитель (а ведь учитель тоже мелкий служащий вроде него), учитель и не заметит, что перед ним шлюзовщик.

* У рыболова несколько раз срывается с крючка рыба, и он говорит: «Ну и дура!»

* Свинья: и вся эта грязь на нежно-розовом фоне.

* — Я ведь старой школы, — говорит железнодорожный сторож.