Воин кровавых времен - Р. Бэккер

— И что, мы должны радоваться страданиям? — с вызовом выкрикнул кто-то из толпы.

Князь Келлхус улыбнулся, глядя в темноту.

— Но тогда это уже не страдания, верно? Собравшиеся рассмеялись.

— Нет, я не это имел в виду. Нужно радоваться значению страданий. Тому, что вы принадлежите, а не тому, что вы мучаетесь. Помните, чему учит нас Последний Пророк: блаженство приходит в радости и печали. В радости и печали…

— Я в-вижу мудрость твоих слов, князь, — запинаясь, пробормотал безымянный рыцарь. — Действительно вижу! Но…

И шестым чувством Ахкеймион понял суть его вопроса… «Но как этого добиться?»

— Я не прошу тебя видеть, — сказал Келлхус. — Я прошу тебя свидетельствовать.

Непроницаемое лицо. Безутешные глаза. Рыцарь моргнул, и по его щекам скатились две слезы. Потом он улыбнулся — и не было на свете ничего прекраснее этой улыбки.

— Сделать себя… — Голос его дрогнул и сорвался. — С-сде-лать…

— Быть единым целым с миром, в котором живешь, — величественно произнес Келлхус. — Сделать свою жизнь заветом.

«Мир… Ты приобретешь мир».

Ахкеймион взглянул на пергамент и лишь теперь осознал, что перестал писать. Он повернулся и беспомощно посмотрел на Эсменет.

— Не волнуйся, — сказала она. — Я все запомнила. Ну конечно же, она запомнила.

Эсменет. Второй столп, на котором покоился его мир, причем куда мощнее первого.

Это казалось одновременно и странным, и очень уместным — обрести нечто, очень схожее с супружеством, посреди Священной войны. Каждый вечер они в изнеможении уходили или от помоста Келлхуса, или от костра Ксинема, держась за руки, словно юные влюбленные, размышляя, или пререкаясь, или смеясь над недавними событиями. Они пробирались между растяжками шатров, и Ахкеймион с преувеличенной галантностью откидывал полог их палатки. Они раздевались, а потом находили друг друга в темноте — как будто вместе могли сделаться чем-то большим.

Мир отступал в тень. С каждым днем Ахкеймион все меньше думал об Инрау и все больше размышлял о жизни с Эсменет. И о Келлхусе. Даже опасность, исходящая от Консульта, и угроза Второго Армагеддона стали чем-то банальным и далеким, словно слухи о войне между неизвестными бледнокожими народами. Сны Сесватхи обрушивались на него с прежней ясностью, но растворялись в мягкости ее прикосновения, в утешении ее голоса. «Ну, будет, Акка, — говорила она, — это только сон», — и все одолевающие его картины — рывки, стоны, плевки, пронзительные вопли — все таяло как дым. Впервые в жизни Ахкеймионом завладело нынешнее время, настоящее… Ее глаза, становящиеся обиженными, когда он ронял что-нибудь, не подумав. Ее рука, перебирающаяся к нему на колено, когда они сидели рядом. Ночи, когда они лежали обнаженные в палатке — голова Эсменет покоилась у него на груди, темные волосы струились по плечам и шее — и говорили о вещах, ведомых им одним.

— Это все знают, — сказала она как-то.

В ту ночь они ушли рано и теперь слышали голоса остальных: сперва шутливые протесты и громкий смех, потом полная тишина, порожденная магией голоса Келлхуса. Костер все еще горел, и они видели пятно света сквозь холст палатки.

— Он — пророк, — пояснила Эсменет. Ахкеймиону стало страшно.

— Что ты говоришь?

Она повернулась и изучающе взглянула на него. Казалось, будто ее глаза светятся.

— Только то, что тебе требуется услышать.

— А почему мне требуется это услышать? Что она говорит?

— Потому что ты так думаешь. Потому что ты этого боишься… Но прежде всего потому, что тебе это нужно.

«Мы обречены», — сказали ее глаза.

— Не смешно, Эсми.

Эсменет нахмурилась, но не сильно — как будто заметила прореху на одном из своих новых платьев кианского шелка.

— Сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз связывался с Атьерсом? Недели? Месяцы?

— При чем тут…

— Ты выжидаешь, Акка. Выжидаешь, чтобы увидеть, во что он превратится.

— Кто — Келлхус?

Эсменет отвернулась, прижалась щекой к его груди.

— Он — пророк.

Она знала его. Когда Ахкеймион вспоминал прошлое, ему казалось, что она знала его всегда. Он даже принял ее за ведьму, когда они впервые встретились, и не столько из-за едва различимой Метки заколдованной ракушки, которую Эсменет использовала в качестве противозачаточного средства, сколько из-за того, что она угадала в нем колдуна буквально через пару минут. Казалось, будто у нее с самого начала был талант к нему. К Друзу Ахкеймиону.

Это было так странно — чувствовать, что тебя знают. Действительно знают. Что тебя ждут, а не опасаются. Что тебя принимают, а не оценивают. Странно чувствовать себя привычкой другого. И постоянно видеть свое отражение в чужих глазах.

И не менее странно было знать ее. Иногда она хохотала так, что у нее начиналась отрыжка. А когда она разочаровывалась, глаза у нее делались тусклыми, словно пламя свечей, которым не хватает воздуха. Она любила класть руку ему на член и держать неподвижно, пока тот затвердевает. «Я ничего не делаю, — шептала она, — и все-таки ты встаешь ко мне». Она боялась лошадей. Она поглаживала левую подмышку, когда впадала в задумчивость. Она не прятала лица, когда плакала. И могла говорить столь прекрасные вещи, что иногда Ахкеймиону казалось, будто у него вот-вот остановится сердце.

Детали. Довольно простые по отдельности, но вместе пугающие и загадочные. Тайна, которую он знал…

Что это, если не любовь? Знать, доверять тайну…

Однажды, в ночь Ишойи, когда конрийцы устроили праздник с обильными возлияниями, Ахкеймион спросил у Келлхуса, как тот любит Серве. К тому моменту не спал только он, Ксинем и Келлхус. Все они были пьяны.

— Не так, как ты любишь Эсменет, — ответил князь.

— А как? Как я люблю ее?

Он споткнулся и зашатался в дыму костра.

— Как рыба любит море? Как… как…

— Как пьяница любит свой бочонок! — хохотнул Ксинем. — Как мой пес любит твою ногу!

Ахкеймион поблагодарил его за ответ, Но ему хотелось услышать мнение Келлхуса. Всегда и везде — мнение Келлхуса.

— Ну так как, мой князь? Как я люблю Эсменет? В голосе его проскользнула нотка гнева.

Келлхус улыбнулся, поднял глаза. На щеках его блестели слезы.

— Как дитя, — сказал он.

Эти слова выбили землю из-под ног Ахкеймиона. Колени подогнулись, и он упал.

— Да, — согласился Ксинем.

Он смотрел куда-то в ночь и улыбался… Ахкеймион понял, что эта улыбка адресована ему, своему другу.

— Как дитя? — переспросил Ахкеймион, отчего-то и сам чувствуя себя ребенком.

— Да, — отозвался Келлхус. — Не спрашивай, Акка. Просто так есть… Безоговорочно, полностью.