Загадка Скапа-Флоу - Александр Корганов

Пытаясь понять, где возник пожар, я поспешно спустился вслед за ним. За белыми парусами, полощущимися на ветру, ничего не было видно. Только в носу черный дым рваными клубами окутывал такелаж фок-мачты.

Палуба опустела. Все, кто был наверху, собрались на баке — Шлангенгрипер, первый офицер и все свободные от вахты.

— Черт возьми, горит тросовая выгородка! — тихо сказал мне Люрманн.

Бегом мы бросились туда. Люк тросовой выгородки был открыт, и из его темной глубины поднимался тяжелый, ядовитый дым, который перехватывал дыхание. Все смотрели молча. Боцман с двумя матросами внатяг держали канат, который тянулся из зияющего темного проема.

Потом оттуда, снизу, раздался приглушенный голос: «Поднимай!»

Стёвер и двое матросов начали медленно и равномерно выбирать трос. И так же медленно из проема люка появилась голова, затем грудь и, наконец, все тело матроса. Он рухнул на палубу. Это был Виташек.

Его подняли и перенесли на наветренный борт. Сразу вслед за ним из люка выполз Тайсон, черный от дыма, со слезящимися глазами, сотрясаемый приступами кашля.

Я подошел к Виташеку. Он неподвижно, как мертвец, лежал на спине с закрытыми глазами.

Шлангенгрипер обратился к Тайсону:

— Что внизу? Очаг огня большой?

— Мне кажется, господин капитан, что пожар начался от мешков с зерном.

Капитан повернулся к первому офицеру:

— Господин Шаде, осмотрите грузовое отделение. Я думаю, из отсека, смежного с тросовой выгородкой, мешки следует выгрузить.

Он говорил так же флегматично, как и обычно, только его обычное «эс» вместо «з» слышалось заметней, чем всегда.

В этот момент Виташек, голову которого обливали холодной водой, пришел в себя. Он растерянно посмотрел вокруг и тихо произнес:

— Баки с горючим!

Затем еще раз, уже громче:

— Баки с горючим!

Мы похолодели от ужаса: в тросовой выгородке внизу стояли шесть больших баков с горючим. Если огонь перекинется на них, то пожар не остановить…

— Дайте мне бросательный конец, я достану баки, — сказал Тайсон.

Сухой и жилистый, он выражал собой саму решимость. Раньше я как-то не замечал его. После побега Балкенхольса он взял на себя обязанности кока, потому что никто больше не мог и не хотел выполнять их.

— Я достану баки, — повторил он, обвязываясь бросательным концом вокруг пояса.

Закрыв рот и нос мокрым полотенцем для защиты от дыма и держа под мышкой огнетушитель, он исчез в темном проеме тросовой выгородки.

Вскоре в проеме люка появился первый бак, затем второй, третий… Боцман с матросами, склонившись над люком, доставали их и относили в сторону.

Нас послали к помпе, но она вышла из строя. Парусный мастер поспешно шил мешки из парусины, чтобы в них носить воду.

Когда мы с мешками вернулись к тросовой выгородке, из люка поднимали Тайсона. Он стонал, лицо его было покрыто черным налетом, одежда опалена, и от нее шел дым. Его пытались расспросить, как внизу, но он только отмахнулся и, шатаясь, подошел к леерам. Перегнувшись, он повис на них и опустился на колени. Его рвало.

Второй офицер потряс его за плечи:

— Ну, как, Тайсон?

Но Тайсон, как рыба, выброшенная на берег, лишь молча хватал воздух широко открытым ртом. Потом он показал на свою ногу…

Второй достал свой нож и быстрым движением разрезал брючину Тайсона. Кожа на ноге приобрела темно-красный цвет и пузырилась, а ниже колена лопнула и покрылась коркой струпьев.

— Третья степень, — тихо сказал второй офицер. — А потом повернулся к нам и крикнул: — Ну-ка, быстрей перенесите его на корму!

Подошел Шлангенгрипер:

— Удалось погасить огнетушителем?

Тайсон отрицательно покачал головой:

— Горит чересчур сильно.

— Всем на тушение пожара! — разнеслась по палубе команда Шлангенгрипера.

И работа закипела… Теперь уже не было «свободных от вахты». На верхней палубе работала вся команда.

Это была ужасная работа! Тридцать шесть часов мы непрерывно таскали воду в парусиновых мешках и выливали ее в парусиновую воронку над люком тросовой выгородки, которую соорудил парусный мастер. Затем возвращались к трапу, наполняли мешки и снова доставляли их к воронке…

Когда усилился ветер, мы полезли по вантам на мачты, крепить паруса.

Поднялась высокая волна, и время от времени бурун захлестывал палубу и окатывал нас с головы до ног. Одежда прилипла к телу, но времени на отдых или переодевание не было.

Мы заполнили водой сначала тросовую выгородку, а потом — провизионку, потому что огонь уже сожрал переборку между ними.

Наконец, поздно ночью вторых суток, пожар был потушен.

От усталости мы попадали и заснули тут же на палубе, не спускаясь в кубрики. Спала вся команда. Лишь двое бодрствовали: впередсмотрящий и рулевой…

Я проснулся от толчка сапогом в бок. Надо мной стоял боцман.

— Малыш, — сказал он, — проснись! Ишь, стервец, спит как сурок!

Со сна я вытаращил на него глаза.

— Иди на корму к первому, Принтье, — сказал он настойчиво.

Пошатываясь, как пьяный, я поднялся и побрел на корму.

Первый офицер сидел в своей каюте и читал при свете керосиновой лампы.

— Можешь готовить пищу, Прин? — спросил он.

Я тотчас же понял, куда он клонит.

— Только немного, — ответил я, — совсем чуть-чуть.

— Ну, для камбуза и этого достаточно. Пойдешь туда. Пока Тайсон не придет в себя, — добавил он.

У меня вытянулось лицо. Для того, кто хочет стать моряком, играть роль кока совсем не пристало.

— Зато ты будешь получать жалование матроса второго класса, — заманивал меня первый офицер. — И, кроме того, Циппель будет помогать тебе, как кухонный рабочий.

Так и получилось, что мы вместе с Циппелем попали на камбуз «Гамбурга». Я выполнял работу со смешанными чувствами. Однако Циппель был просто счастлив.

— Дружище, теперь мы можем отъедаться, пока не треснет пасть, — сказал он.

И мы действительно отъедались. Однако при этом мы не забывали и об остальных. Из честолюбия мы стремились готовить пищу лучше, чем это когда-либо делалось на «Гамбурге».

Начали мы в пятницу. На парусном флоте пятница — день солонины. Балкенхоль и Тайсон просто бросали куски солонины в котел и отваривали их. А потом мы сами были свидетелями того, как это варево действовало на наши зубы и желудки.

Мы поступили иначе: провернули мясо вместе со старым хлебом через мясорубку и из фарша налепили биточков…

После обеда мы прошли через носовой кубрик и «синагогу» и собрали самые лестные отзывы: «С момента моего последнего миссионерского костреца я не ел ничего столь вкусного», — сказал Кремер, похлопывая себя по животу…