Голова в облаках - Анатолий Жуков

Чернов сделал ей внушение за непозволительный упрек, посадил и послал ребятишек за ее начальником Заботкиным — пусть он объяснит, как можно списывать на кота целый пуд краковской колбасы. Хотя на свете все бывает. В Ивановке вон на волков списали сорок с лишним овец, а волков-то давно уж нет, всех вывели, егерь здесь, он не даст соврать. Монах подтвердил: да, волков в Хмелевском районе сейчас нет, это правда. Чернов сказал ему спасибо, передал власть председателя Мите Соловью, и заседание двинулось дальше.

Теперь перед судейским столом встал, широко расставив ноги и сунув руки в передние карманы джинсов, длинноволосый Витяй Шатунов. Поглядывая в сторону краснорожего Титкова и его кота, он усмешливо рассказал, что разбойный Адам любит затевать драки с собаками, те с остервенелым лаем гонят его, а он, чтобы завести собак под машину или мотоцикл, бросается на проезжую часть улицы. В азарте глупая свора кидается за ним, люди шарахаются кто куда, и вот налицо аварийная ситуация. Только из-за этого он наехал на дерево и потерял водительские права.

— Не из-за этого, а был под мухой, — сказала Юрьевна. — Мы проверили тот факт, справка есть. Вы, шофера, любите выкручиваться.

— Выпил я потом, с горя: липку жалко и подфарник разбил. А когда наехал на дерево, я был как стеклышко. И люди видели, что кот мне дорогу перебежал. Скажи, дядя Матвей.

Поднялся тот же грузчик и подтвердил: да, перебегал, лиходей, а за ним целый кагал собак.

— Слыхали? Я врать зря не стану. Давайте бумагу в ГАИ, мне права надо выручить.

— Решение мы примем только после рассмотрения всех жалоб.

— Да чего рассматривать, или не знаете этого прохвоста! Он всю жизнь нам портит. Скажите, Ирина Федоровна! — Витяй оглянулся на крашеную директрису районного Дома культуры Серебрянскую: — Он же вам прошлый раз лекцию сорвал. Вот и остальные граждане подтвердят.

Публика согласно заговорила: что правда, то правда — сорвал, хулиган. И до того безужасный кот, никого не боится. На собаку, если она одна, сам бросается и гонит с визгом, а если много, тогда ведет их на улицу — правильно Виктор говорит…

Титков укорчиво покачал головой, но встала Сере-брянская и протянула уличающий перст в его сторону:

— В срыве лекции виновен именно этот полосатый кот.

Адам поглядел на нее, зевая, и отвернулся.

— Откуда ты знаешь, этот или не этот? — осердился Титков. — Полосатых много.

— Прошу не «тыкать». Я с вами свиней не пасла.

— Еще бы! Какой дурак доверит скотину крашеной бабе!

Председатель постучал карандашом по графину: не грубить!

— Это была не лекция, в строгом смысле слова, — обиженно продолжала директриса, — а содержательный рассказ инженера РТС, в прошлом минера-подрывника Веткина… Товарищ Веткин рассказывал о войне с проклятым фашизмом, он три с лишним года был на фронте, знает много случаев мужества и героизма. Я в это время была за столом, а товарищ Веткин за трибуной. В зале сидело больше двухсот трудящихся обоего пола и возраста. Среди них в первом ряду — супруга товарища Примака с собакой. Она сейчас в деревне, но я пригласила сюда ее мужа. Подтвердите, товарищ Примак.

— Так точно, сидела. — Майор Примак вырос среди сидящих на скамейках, высокий, стройный, замер в стойке «вольно», ноги на ширине плеч, руки свободно опущены. — Жена взяла ее с собой в деревню. Кличка — Гаубица. — И, заметив вопросительный взгляд Юрьевны, разъяснил: — По-просторечному, пушка такая. Но смешивать пушку с гаубицей будет грубой ошибкой. Это принципиально разные типы артиллерийских орудий.

— Спасибо. — Юрьевна пыхнула в его сторону дымом. — Никогда не забуду.

— И вот в самом ответственном месте рассказа, — повествовала Серебрянская, — этот ужасный кот выходит из-за кулис на сцену и нагло садится перед трибуной. В зале, разумеется, улыбки, смешки, кто-то свистнул, и Пушка супруги бывшего военкома не стерпела такого хулиганства…

— Виноват, не Пушка, а Гаубица.

— Ах, господи, какая разница! Я, товарищ Примак…

— Еще раз виноват, но разница большая. Пушка есть артиллерийское орудие с настильной траекторией для ведения огня по открытым вертикальным целям, а также по целям, расположенным на больших расстояниях. Например, стомиллиметровая пушка 1944 года имела снаряд шестнадцать килограммов весом с начальной скоростью девятьсот метров в секунду и с дальностью его полета двадцать одна тысяча метров. То есть батареей таких пушек, установленных, например, в Суходоле,[24] я мог бы в полчаса превратить Хмелевку в прах. Гаубица же имеет наполовину короче ствол — обычно 15–30 калибров, — переменный заряд и предназначена в основном для навесного огня по закрытым целям. Из Суходола не достанешь. Юрьевна придавила в таредке тлеющий окурок. Было приятно слушать увлеченного своим делом человека, но директриса Серебрянская уже театрально ломала руки в нетерпении, и Митя Соловей опять встал:

— Благодарю вас, товарищ Примак, но мы говорим не о пушках, а о вашей собаке.

— Тогда тем более. Если я назову свою Гаубицу Пушкой, она не откликнется, а уж выполнять приказания тем более не станет.

Тут выскочила с вопросом Ветрова:

— А что такое мортира? — Должно быть, хотела показать, что не чувствует себя виноватой и всем интересуется.

— Мортира есть, — Примак посмотрел на Аньку с уважением, — короткоствольное орудие для разрушения оборонительных сооружений. Название ее происходит от слова «ступа» по-латински. Она действительно похожа на ступу…

— И на Ветрову, — крикнул кто-то со смехом из толпы.

— Точно: Анька — Мортира![25]

— …но от этой ступы не спрячешься и за высокими крепостными стенами, — продолжал Примак, игнорируя недисциплинированные замечания. — У нас в 1939 году была создана 280-миллиметровая мортира, которая стреляла на десять километров, а снаряду ней весил двести сорок шесть килограммов. — Примак услышал одобрительный говор и дополнил: — В Москве есть царь-пушка, отлитая в шестнадцатом веке мастером Андреем Чоховым, некоторые из вас ее, возможно, видели. Эта пушка есть типичная мортира.

— Говорите по существу, не отвлекайтесь.

— Виноват, товарищ председатель, но я человек военный и обязан быть точным. Пушка есть пушка, а гаубица есть гаубица, а не какая-нибудь устаревшая мортира. — И сел, прямой, с развернутыми гвардейскими плечами и красивой просторной грудью.

— И вот его Гаубица, — продолжала Серебрянская, — а она во-от такая барбоска, косматая, как медведь, — с ревом кидается на сцену. Представляете? Нет, это невозможно представить, это ужасно…

— Видели, — сказал Витяй, доставая из кармана сигареты. — Вы шмыгнули под стол, а коту хоть бы что, носится по всей сцене, дразнит глупую Гаубицу, а она аж охрипла от злости.

Обсуждение опять покатилось в сторону: Титков, отхлебнув из фляжки, не признал вину своего Адама и сказал, что лекцию сорвала шатуновская Маруська, такая же полосатая, как Адам, Витяй заступился за Маруську, а майор Примак рассердился на Витяя.

— Граждане, соблюдайте порядок! — воззвал Митя Соловей. — А вы, гражданин Шатунов, прекратите курить в зале.

— Да какой тут зал, скажете тоже. И не я один. Опять же бабы с семечками. Пардон, женщины и девушки.

— Ты нами не заслоняйся. Сравнил табак с семечками: у тебя один вредный дым и угар, а у нас — дух подсолнечный, приятность.

Митя Соловей возмущенно стукнул ладонью по столу, и это подействовало, пререкания утихли.

— Садитесь, гражданка Серебрянская, благодарю вас. Итак, Адаму предъявлены обвинения в том, что он дразнил собак, перебегал улицу перед движущимся транспортом, создавал аварийные ситуации, входил без надобности в Дом культуры и из хулиганских побуждений сорвал там лекцию о героизме.

— Настоящий хунвэйбин, — сказала Юрьевна.

Поднялся, скрипнув ящиком, громоздкий Мытарин, возразил:

— Я против такой квалификации. Хунвэйбин — фигура политическая, это раз; затем иностранная — два; а три — ответчик неграмотный, дацзыбао не вывешивал и орал не «мао», а «мяу». — И сел, даже не улыбнувшись.

После шести часов народу стало прибывать больше, и скоро вокруг сидящей на скамейках, стульях, табуретках и тарных ящиках аудитории собралась густая толпа. Она обтекала красную бочку и мороженщицу с тележкой, включив их в общую аудиторию, и иногда продавщицы прерывали торговлю: «Погодите, интересное что-то, дайте послушать».

Когда Митя Соловей зачитал жалобу Федьки Черта и стал спрашивать его самого, в толпе послышался шум: «Пустите же, нам скорее надо… Подвинься, чего выкатил шары-то, у меня ребенок дома обревелся!» — и к судейскому столу выскочили помятые и растрепанные Одноуховы, свекровь и сноха. С ходу, не слушая друг дружку и махая руками перед озадаченными судьями, они кинулись в атаку: