Помни Рубена. Перпетуя, или Привычка к несчастью - Монго Бети

— А почему они так поступают?

— Я думал, братишка, ты мне это объяснишь. Ведь я не учился, как ты. Верно, хотят поживиться за наш счет. Вроде денег у них не хватает.

— Может, им мало платят?

— Ну да, конечно! А нашим женщинам кто платит?

Они вышли из леса.

— А теперь, братец, рот на замок! Того и гляди, появится Норбер на своем джине вместе с наемниками. Если он дознается, что ты говоришь о политике, он тут же сцапает тебя.

— А кто такой Норбер?

— Жандармский бригадир, назначенный в наш район. Иногда вместо него приезжает кто-нибудь из его помощников, но люди все равно говорят: Норбер.

— Не беспокойся, у меня есть такие документы, которые помогут мне выйти сухим из воды.

— Как же тебе удалось их достать?

— Секрет. Я пойду сосну немного, братишка, а то от усталости с ног валюсь.

— Ладно. Отдыхай хорошенько, я разбужу тебя.

Когда он проснулся, все окружающее было так похоже на сон, что ему почудилось, будто он грезит наяву. В большой комнате раздавался гул голосов, мужских и женских, он вслушивался в интонации и в произносимые слова и без труда узнавал своих дядюшек, тетушек, двоюродных братьев, словно расстался с ними только вчера. Когда он, отворив узенькую дверь, предстал перед ними, шум голосов мигом умолк, точно при появлении какого-нибудь всеми почитаемого человека. Эссола пожал руки нескольким мужчинам и протянул руку одной из женщин. Она рассердилась не на шутку и сначала обругала его, но потом обхватила обеими руками и, прижав к своей груди, проговорила рыдая:

— Мальчик ты мой! Мальчик мой! Что случилось? Почему тебя так долго не было? Отчего ты покинул нас? Почему не подавал о себе вестей? А знаешь, что сказала Перпетуя, умирая? Она прошептала: «Я не хочу умереть, не увидев Ванделина, я не хочу умереть…»

— Гнусная обманщица! — воскликнул верзила, обритый наголо. — Откуда ты знаешь это? Ведь ты была здесь, а Перпетуя умерла в Ойоло! Уж эти женщины! Любят плести небылицы, когда человеку и без того тошно. Послушай, сынок, я знаю свою сестру: она страсть как любит выдумывать всякую всячину, причем старается сочинить что-нибудь пострашнее. Никто не видел, как умирала Перпетуя, даже ее собственная мать. Так откуда же стали известны ее последние слова?

Женщина, на которую он обрушился, принялась причитать потом испустила горестный вопль, похожий на крик совы, и тут же, словно по мановению волшебной палочки, по щекам ее полились слезы. Тут и остальные женщины, следуя примеру плакальщицы, кинулись обнимать Эссолу. Вскоре все они, стеная и протягивая вперед руки, собрались под навесом, где к их ритуальному плачу присоединила свой голос и хозяйка дома, Мария, которая давно уже вернулась, но решила не будить сына.

— Ну вот! — усмехнулся верзила. — Теперь пиши пропало. — Его слова мужчины встретили одобрительными возгласами. — Если ты надеялся рассказать нам о своих злоключениях, сынок, — продолжал он, — то ничего из этого не выйдет. Немало времени пройдет, прежде чем они кончат эту катавасию.

Вскоре весь дом наполнился дымом — перед тем как предаться плачу, Мария развела под навесом сильный огонь, собираясь приготовить еду. Эссола задыхался, кашлял, глаза у него слезились, но у остальных мужчин они оставались сухими, а взгляд — твердым. Некоторое время Эссола обдумывал, каким образом приладить к потолку трубу, чтобы вытягивало дым. Ведь это совсем просто. И почему никто до сих пор не додумался до этого? Вот только нужно постараться убедить мать не трогать трубу во время его отсутствия, не то она вырвет ее и растопчет. Она терпеть не может никаких новшеств и упрямо твердит, что у нее нет необходимости менять что-либо в привычном образе жизни, провидение и так достаточно позаботилось о ней.

Амугу принес бутылки с «каркарой», решив доставить удовольствие мужской части почтенного собрания, — мужчины уже томились и шумно зевали. Эссола, который не знал, как ему следует вести себя со всеми этими людьми, почувствовал бесконечную признательность к своему двоюродному брату.

— Можно подумать, что у тебя неистощимые запасы «каркары»! — сказал он.

— Не беспокойся: если тебе понадобится принять гостей, можешь рассчитывать на меня.

— Я хотел бы расплатиться с тобой.

— Не выдумывай! — возмутился Амугу. — Если хочешь послушаться моего совета, дай лучше по стофранковой бумажке каждой плакальщице.

Стенания плакальщиц не давали мужчинам возможности начать расспросы о пребывании Эссолы в концентрационном лагере. И это было ему на руку — ему не хотелось придумывать какую-то версию насчет своей жизни в последние шесть лет. Ведь люди здесь очень суеверны и во всем усматривают знаки небесной кары, коей они опасаются сверх всякой меры. Их ничего не стоит запугать, любой пустяк их приводит в трепет. Что рассказать им? О чем умолчать? Например, стоит ли им показывать следы пыток, которые остались у него на спине? Чего доброго, односельчане станут его бояться и, может, даже избегать, если он продемонстрирует им следы, оставленные пыткой, именуемой «огонь джунглей»?

Таким образом, мужчинам пришлось удовольствоваться «каркарой». Они выпили ее вполне достаточно, чтобы покинуть дом в состоянии некоторого возбуждения, которое позволяло им оценить счастье жизни, не теряя при этом чувства реальности.

Благодаря мудрости Амугу встреча прошла как нельзя лучше. К концу вечера явился Норбер вместе со своими подручными. После весьма немногословной беседы с Амугу он, не проявив никакой подозрительности, вернулся к своему джипу, оставленному на шоссе, и даже не спросил документы у приезжего. Около восьми часов вечера гости разошлись, ушли даже те, кто жил по соседству и мог не торопиться домой, но дело в том, что после провозглашения независимости во всех южных провинциях строго соблюдался комендантский час.

Вопреки опасениям мужа, Катри привезла из города много вкусной еды, в том числе рис и вяленую рыбу, которые она приготовила согласно местным обычаям.

Эссола и его двоюродный брат уселись за стол, один принес блюда, приготовленные матерью, другой — своей женой. То было маленькое пиршество, тем более что Катри, хотя она и не подозревала о возвращении родственника, запаслась, кроме всего прочего, бутылкой настоящего вина, а это само по себе считалось праздником в любой деревенской семье. Мужчины настойчиво приглашали обеих хозяек, но, следуя обычаю, те подходили к столу лишь затем, чтобы, отведав то или иное блюдо, приготовленное соседкой, громко расхваливать ее стряпню, хотя на самом-то деле, быть может, были о ней совсем иного мнения. Эссола, хорошо знавший свою мать, не раз убеждался, что она редко говорила вслух то, что думала.

После трапезы он открыл деревянный чемодан и достал купленную в подарок двоюродному брату рубашку, его жене он привез несколько метров поплина. Все радовались, глядя на Катри, которая уверяла, что это самый прекрасный подарок, какой она получала когда-либо за всю свою жизнь. Наконец Амуту и его жена, попрощавшись, ушли.

Эссола ждал, пока его мать шумно хлопотала в доме, прибирала и переставляла какие-то предметы, закрывала окна, двери. Он надеялся, что она заговорит первая. Но так и не дождавшись ее, начал сам.

— Ты видела своего сына? — спросил он ее тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

— Какого сына? — бесстрастно отозвалась она.

— Мартина, конечно.

— А что?

— Тебе известно, что нам пришлось выуживать его из канавы? Да-да, он лежал в канаве. Просто удивительно, как он не свернул себе шею.

— В чем же ты меня упрекаешь? Выходит, я должна бегать за ним и следить, чтобы он не пил и не падал в канавы? В каком же возрасте, по-твоему, мать может наконец оставить без присмотра своих детей?

— Вероятно, в том самом, в каком ты бросила Перпетую на произвол судьбы.

И тут в дверь постучал Амугу. По его словам, он явился распить с Эссолой еще одну бутылочку доброго вина, привезенную его женой, но на самом деле ему хотелось как-то предотвратить пылкое объяснение своего двоюродного брата с матерью. Однако его появление не остановило Марию, которую подстегнули колкие слова сына.

— Незачем трогать мертвых и впутывать их в наши ссоры, — заявила она. — Память усопших священна. Любая женщина так или иначе должна выйти замуж, это закон природы, и против него не пойдешь. Клянусь, что, выдавая замуж Перпетую, я думала только о том, чтобы сделать ее счастливой и соблюсти волю божью. Я нашла для дочери человека, к которому она отнеслась благосклонно, потому что он подошел ей и они понравились друг другу. Они соединились, как того желал господь бог, и он благословил их, послав им двоих детей, прежде чем разлучить их и призвать к себе мою Перпетую (она говорила: Перпетву). Отчего она умерла? Такой вопрос может задать только нечестивец. Как она ушла из жизни? Кто был возле нее, когда она закрыла глаза? Да и был ли кто-нибудь у ее смертного ложа? Я ничего об этом не знаю. И никто об этом ничего не знает, тебе же сказали. Нам никто ничего не сказал. Меня, конечно, мучают угрызения совести: я все думаю, что моей Перпетве, наверное, хотелось, чтобы в последние минуты я была рядом с нею, это ее утешило бы. Я жалею, что меня не было с нею в этот страшный день. Но жалею я только об этом и ни о чем другом. В остальном же я была примерная мать и следовала воле божьей…