Цветы всегда молчат - Яся Белая

Джози бросилась ему на шею.

– Ах, отец! Спасибо! Спасибо! – она страстно сжимала его ладони, а глаза ее, такие же темно-серые, как и у него, были полны искренней благодарности.

В этот раз сон был реалистичным и затягивающим. Она, одетая в ярко-красное платье, куда-то бежала. Лил дождь, волосы и одежда липли к телу и мешали движению. А в голове билось: быстрее! ну быстрей же! Хохотала старуха. Противно звенел колокольчик. И тут Джози подняло в воздух – это за спиной распахнулись сияющие ангельские крылья. И она взмыла под облака, чтобы скорее примчаться к нему, укрыть этими крыльями от всех злоключений и напастей и прошептать в лицо мерзкой косматой старухе, что тянула к нему свои корявые пальцы: «Мой! Только мой! Не отдам!»

Джози проснулась от бешеного сердцебиения. Она села на кровати, судорожно, будто выброшенная на берег рыба, хватая воздух. Двигаться, кричать и даже плакать не могла: все ее существо сковало предчувствие огромной неотвратимой беды…

Глава 24. В поисках первоначал

Графство Нортамберленд, замок Глоум-Хилл, 1878 год

Порой самые очевидные истины упрямо ускользают от нас. Так, должно быть, думал каждый из присутствующих, выслушивая доводы Мифэнви. А она, потянув за ниточку, упорно разматывала перед ними этот клубок. Отправной точкой стала графиня Брандуэн. Ведь именно она втянула Латою в авантюру с замужеством. Вряд ли графиня стала бы действовать одна, у нее наверняка были сообщники. А такие люди неохотно доверяют чужим. Значит, искать следовало среди самых близких.

– Ну конечно! – вскричал Вардис, пораженный разумностью своей племянницы. – Есть же еще Уильям Эрмидж, родной брат графини и названый отец Ричарда Торндайка!

Теперь поразилась Мифэнви.

– Неужели в этом замешана не только семья этого господина, но и он сам? – проговорила она почти испуганно. – А он казался мне порядочным.

– Он и есть порядочный! Именно поэтому они и захотели его убрать, – с сожалением сказал Колдер. Он стоял сейчас у окна, сложив руки на груди, и внимательно смотрел на жену.

– Что значит – убрать?! – шокированно произнесла Мифэнви.

– Незадолго до нашей свадьбы старейшины ордена и сам Мастер-Дракон вынесли ему смертный приговор. Его казнь – лишь вопрос времени, – спокойно проговорил Колдер, боясь напугать ее еще сильнее.

– Какой ужас! – Мифэнви тряхнула головой, словно это могло отогнать страх. – Но за что? Что он мог такого сделать? Чем можно заслужить смерть?

Встрял Ленуа.

– Есть Цветы, к которым Садовник не имеет права прикасаться, потому что подобное оскверняет Цветок. Мы называем их Цветы Богини. Если же Цветок пал по вине Садовника, то последнего казнят, а Цветок подвергают Очищению. Таковы правила, которые веками соблюдаются в ордене.

– Это чудовищно! – искренне возмутилась Мифэнви. – Разве можно наказывать за любовь?!

– А за нее и не наказывают. Любить не возбраняется. Нельзя проявлять эту любовь какими-либо активными действиями, – тем же равнодушным тоном продолжал Ленуа. – Проще говоря, Садовник может сколько угодно восхищаться Цветком Богини, но на расстоянии. Торндайк совершил серьезное преступление, совершил его сознательно и готов – уж поверьте мне, миледи! – понести наказание.

Мифэнви опустилась в кресло. Ее трясло. Подобная жестокость просто не укладывалась у нее в голове. За те немногие дни, что Торндайки провели в Глоум-Хилле, она успела заметить, как нежно Ричард относится к жене. Да что там – он в прямом смысле обожествляет ее и даже не особо скрывает это. Да и Джози рядом с ним – цветет и благоухает, воистину словно бережно взлелеянный цветок. Их отношения прекрасны и священны. Мифэнви не увидела в них ничего скверного или грязного. Так за что же орден наказывает своего Садовника?

– Неужели нет исключений? – подумала она вслух, обхватив голову руками и уставившись в пол неподдвижным взором.

– В том-то и вся нелепость ситуации, что есть! – отозвался на ее озвученные мысли Колдер.

– Объясни, пожалуйста, дорогой, – попросила она, подняв на мужа воспаленный взор.

Колдер присел с ней рядом, на подлокотник кресла, взял за руку и поцеловал в макушку.

– Ленуа объяснит, он у нас лучше других знает Корневые Постулаты, – сказал он, воззрившись на Гастона.

Но ответить тому не удалось, потому что начавшийся монолог его был дерзко прерван возгласом Латои:

– Так нечестно! Мейв обещала, что по ходу разговора я все пойму, а я ни черта не понимаю, и голова у меня сейчас взорвется!

Она топала ножками недовольно и зло.

Вардис подошел и, взяв ее за руку, стал щупать пульс.

– Вы чересчур возбуждены, мисс Грэнвилл, – сказал он ровным, спокойным голосом, каким и полагалось врачу говорить с нервозным пациентом. – Я бы посоветовал вам принять то самое успокоительное, что прописал давеча, и лечь спать.

– Я бы с удовольствием, – взвилась Латоя, – но вы все вообще-то в моей комнате!

Первой спохватилась Мифэнви. Густо покраснев, она вскочила и сказала:

– Прости, Латоя. Это я виновата. Совсем забыла, что ты уже готовилась ко сну. Что я за хозяйка! – и, подхватив юбки, решительно направилась к двери.

Вардис остался, сославшись на то, что ему надо проследить за состоянием своей подопечной, и пообещав вскоре присоединиться к ним в гостиной.

Внизу гулко тикали часы и потрескивали дрова в камине. И звуки эти сулили покой, но его не было. Лишь давящая, густая тишина висела в комнате. Гастон прохаживался туда-сюда, погруженный, если судить по выражению его довольно-таки изменчивого лица, в весьма невеселые мысли.

Горящие канделябры, висевшие по углам комнаты, отбрасывали неровный свет, в котором по стенам в каком-то фантасмагорическом танце метались тени.

Колдер возился у бара. А Мифэнви, усевшись на диван, пыталась привести в порядок свои чувства, потому что ныне ее одолевали стыд и любопытство. И когда Колдер поставил с ней рядом бокал искрящегося красного вина, она взглянула на мужа с благодарностью. Пригубив чуть-чуть, несколько взбодрилась и улыбнулась своей обычной мягкой, нежной улыбкой, напоминавшей проблески солнца в дождливый день.

Колдер опустился в стоящее неподалеку кресло и принялся потягивать бренди. Гастона он тоже угостил, и тот, прервав свое маятникоподобное хождение, остановился у камина, оперевшись на его полочку, и залпом осушил бокал. Затем, поставив его на мраморную плиту, повернулся к Мейв:

– Вы все еще хотите знать, что это за исключение, так ведь, миледи?

– Да не томи уже, рассказывай! – подстегнул его Колдер. Выработанная за годы пребывания в ордене привычка соблюдать субординацию не позволяла ему сейчас высказаться самому.