Россия в войне 1941-1945 гг. Великая отечественная глазами британского журналиста - Александр Верт

море, где он надеялся получить более «здоровое питание», подолгу беседовал со мной об Англии. Черчилль, говорил он, безусловно, старый враг Советского Союза, и поэтому русские должны быть благодарны ему уже за то, что он не встал на сторону немцев. Однако мой собеседник считал, что второй фронт будет открыт не скоро, что этого не произойдет, по крайней мере пока у власти Черчилль.

Был момент, когда весь вагон пришел в настоящее возбуждение: кто-то рассказал о массированном воздушном налете на Кёльн, в котором участвовало 1000 английских бомбардировщиков; Англия вдруг стала удивительно популярной. Но на следующий день настроение резко упало: откуда-то стало известно, что в битве под Харьковом русские понесли большие потери – 5 тыс. убитых и 70 тыс. пропавших без вести. Все пассажиры восприняли это сообщение как крайне тревожное.

На пятый день поезд прибыл в Вологду. На вокзале собрались сотни эвакуированных, в основном женщины и дети, которые много дней ожидали этого поезда, проводя ночи на железнодорожных платформах или в залах ожидания; еды у них было очень мало: им выдавали ежедневно только 200 г хлеба.

Здесь я увидел также поезд с сотнями истощенных людей – эвакуированных из Ленинграда – и несколько санитарных поездов с сотнями раненых с Ленинградского и Волховского фронтов, где снова шли тяжелые бои.

Оказалось, что поезд, к которому должны были прицепить наш вагон, уже ушел, и мы на целый день застряли в Вологде. Словом, до Москвы я наконец добрался чуть ли не через неделю после выезда из Мурманска. На этом последнем этапе пути народу в вагоне набилось даже еще больше, чем прежде: в Вологде втиснулось много солдат. Мне особенно запомнился один из них, детина гигантского роста, похожий на Шаляпина в молодости; за один присест он проглотил фунт хлеба и полдюжины крутых яиц. «У вас неплохой аппетит», – заметил я. «Нельзя пожаловаться, – ответил солдат. – Надо отъесться за всю прошлую зиму. И вы бы стали так есть, побывай вы там». Выяснилось, что он всю зиму провоевал в Ленинграде.

Одно обстоятельство показалось мне тогда весьма любопытным: за всю неделю, пока наш поезд шел от Мурманска до Москвы, никто ни разу не упомянул имени Сталина. Чем это объяснялось? Тем ли, что его руководящая роль принималась как нечто само собой разумеющееся или люди втайне сомневались в высоком качестве его руководства? Или тем, может быть, что люди на севере были теснее связаны с ленинградской трагедией, чем с событиями в Москве, а наивысшим авторитетом Сталин был в Москве. Он, так сказать, принадлежал Москве и олицетворял теперь в представлении народа тот дух сопротивления, который проявила столица.

В июне 1942 г. Москва все еще находилась очень близко от линии фронта. Немцы крепко засели в Ржеве, Вязьме и Гжатске – меньше чем в 130 км от столицы. Никто не мог быть твердо убежден в том, что они не предпримут новой попытки решающего наступления. Последние бомбы были сброшены на Москву в марте, и, хотя организация противовоздушной обороны, по рассказам, стала значительно лучше, чем летом 1941 г., не было никакой уверенности, что воздушные налеты не начнутся снова.

Москва выглядела худой и голодной. Она пережила суровую и для многих людей страшную зиму. Это было ничто по сравнению с тем, что выстрадал Ленинград, но мне довелось услышать немало грустных рассказов о тех испытаниях, какие выпали на долю москвичей: о жестоком недоедании и о нетопленных квартирах с температурой чуть выше, а часто и ниже нуля, с лопнувшими водопроводными трубами, с бездействовавшими уборными; о том, как людям приходилось спать под двумя пальто и тремя или больше одеялами – если они были. В июне хлеб все еще продавался на свободном рынке по 150 руб. за килограмм. Капусты и других овощей почти не было, и если хлеб выдавался каждый день (по норме от 400 до 800 г), то с другими продуктами были частые перебои, иногда они совсем не выдавались. Запасы картофеля и овощей, которые оставались в Московской области, были либо разграблены немцами, либо переданы в распоряжение армии. Ощущалась острая нехватка сахара, жиров, молока и табака.

Люди на улицах Москвы выглядели изможденными и бледными: цинга стала довольно обычным явлением. Товаров широкого потребления было почти невозможно достать – разве что по фантастическим ценам или по карточкам, если они отоваривались когда-нибудь. В большом универмаге «Мосторг» продавались такие вещи, как барометры и щипцы для завивки волос, но ничего действительно нужного не было. На таких торговых улицах, как Кузнецкий мост или улица Горького, витрины магазинов были в большинстве случаев заложены мешками с песком. Аптеки были так же почти пусты, как и магазины.

Значительная часть Московской области подверглась опустошению; многие деревни были сожжены, а такие города, как Калинин, Клин и Волоколамск, только начинали подниматься из развалин и пепла.

Сама Москва обезлюдела, половина ее населения все еще была в эвакуации. В июне открыто было всего с полдесятка театров, в том числе филиал Большого театра, и достать билеты не представляло никакой трудности. В театральном буфете можно было купить только стакан простой воды, стоившей несколько копеек. Большой театр пострадал от прямого попадания в него бомбы весом в одну тонну и теперь был закрыт. Здания, поврежденные бомбами, были и в других местах; в небе, куда ни посмотришь, висели аэростаты.

Многие государственные учреждения все еще находились на востоке – в Казани, Ульяновске, Саратове, Куйбышеве и других городах. Университет и Академия наук были переведены на восток; многие заводы тоже эвакуировали значительную часть своего оборудования и много рабочих и теперь работали с минимальным количеством персонала, если работали вообще. С другой стороны, те, кто оставался в Москве оба «опасных месяца» – с октября по декабрь, – сейчас вспоминали с известной гордостью, как они не поддались панике. То были героические недели, и в самом виде Москвы, с ее баррикадами и противотанковыми препятствиями на главных улицах, в особенности на окраинах, было нечто великое и воодушевляющее. Робкие покинули город, но Кремль не тронулся с места. Сталин остался в Москве, а с ним и генералитет и большая часть членов Политбюро. Не выезжали также Народный комиссариат обороны и Моссовет, возглавлявшийся Прониным. 16 октября паника, конечно, была, но переданное на следующий день сообщение о том, что Сталин в Москве, оказало огромное моральное воздействие как на население, так и на солдат, сражавшихся на подступах к столице не на жизнь, а на смерть.

Однако к февралю стало ясно, что разгром немцев не был полным. Они все еще удерживали мощный плацдарм в районе Гжатск – Вязьма – Ржев, и это требовало большого сосредоточения войск для обороны Москвы. Смоленск, который русские надеялись вернуть обратно, все еще находился глубоко во вражеском тылу.

Вдобавок ко всему в июне 1942 г. ходили упорные слухи о том, что