Огонь Прометея - Сергессиан

разумение и справедливость, но деньги, сила и ложь, а потому являющего многочисленные этюды постыдного неравенства — пошлой роскоши и унизительной нищеты, безжалостного могущества и жалкой бесправности; наконец, средь скорбного мира, где невежество и отчужденность — норма, а мудрость и взаимопонимание — исключение?.. Как?..

Мой вопрос — моя сокрушенность — мое моление — повис в воздухе. Себастиан безмолвно смотрел на меня (в меня), и неподвижные зрачки его хранили глубокий след вдумчивости; затем он сказал:

— Вы спрашиваете одного из немногих, кто был от всего означенного волею судьбы убережен. Но, может быть, как раз ввиду сего я смогу подать вам надлежащий совет, — поскольку, не касаясь частностей, попробую рассудить основы. Так одно из речений Конфуция гласит: «Есть ли у меня какая-либо опытность? Нет. Но когда люди просят моего совета, я, не имея должного представления об их деле, выясняю только, где его начало и где конец, и более ничего не говорю».

Самое первостепенное, безусловно, в искусстве воспитания — это чувство ответственности — чувство родительского (шире — человеческого) долга. Всегда нужно помнить: не дети наше будущее, мы — будущее наших детей. Следующее (но не менее существенное), это постижение творческой — эстетико-моральной — природы человека, сознание того, что его характеризует, к чему ему приличествует стремиться и от чего отстраняться; отсюда, само собой, должна отправляться воля совершенствования, заключающаяся в конструктивной деятельности души, при которой разум и чувства консонируют в единстве, нарекаемом добродетелью. Далее, способность привить ребенку объективное мировоззрение (то есть ясное понимание всеобщей относительности в порядке вещей и явлений, где следствие нередко суть мотив, а мотив — следствие, и где, бывает, что закономерности случайны, тогда как случайности закономерны), — для привития сего необходим прямой и справедливый наставнический дух, что вещает, но не диктует, убеждает, но не навязывает, ведет, но не ограничивает; не только уча тому, чему полезно, но и вразумляя о том, в чем вред (поскольку мало ведать истину, надобно также вникать в причины заблуждений: неправда без правды властна представляться несомненной, но правда без неправды — сомнительна; факт удостоверяется не тем, что против него нет свидетельств, а тем, что любые свидетельства, против него выдвигаемые, на проверку оказываются ложными). В довершение же всего, любовь, коя служит источником чистой веры — совершенного доверия, а соответственно, ядром единодушия меж родителем и дитя — воспитателем и воспитанником. Все вышеприведенное (что можно фигурально визуализировать квадратом, в котором каждая сторона равнозначна), определенно присуще вам, Деон, ибо вы достойный человек, а значит, для вас по праву естественно быть достойным отцом. Ведь поступая недостойно в отношении своего ребенка (или кого бы то ни было), вы в первую очередь поступали бы недостойно себя — поступали бы наперекор своему этосу — своей натуре — и уже не являлись бы тем, кто вы есть, и вас бы не заботило то, что ныне столь тревожит. Здесь и кроется роковая особенность человека, блюдущего достоинство, во всем старающегося поступать мудро: он часто сомневается, намереваясь сделать ответственный шаг, ибо зрит слишком обширно, чтобы, сродни лошади в шорах, не опасаться скрытых угроз; он страдает от напряженного анализа, в силу своего ментального склада тщась дистиллировать волнующий его вопрос на черное и белое, каковые беспременно смешиваются в серые тона. Риск ошибиться невозможно свести к нулю, — непогрешимость есть только-то погрешность, химера, — но возможно сей риск серьезно уменьшить. Для этого требуется при любых обстоятельствах оставаться верным себе — своей сознательности — своему долгу — своей чести; неуклонно следовать собственной природе, углубляя ум и возвышая душу; всегда внимать рассудку и действовать в согласии с его дискурсивными посылками, но при сем никогда не пренебрегать воззваниями сердца, лишь бы оные неоправданно не противоречили тому, что внушает зрелое размышление, — подобает пребывать невозмутимым, но не бесчувственным. Первый атрибут мудрости — не допускать расхождения между словом и делом; первая обязанность воспитателя — подтверждать наставления личным примером (вспоминая тезис Иммануила Канта: «Подражание для воспитуемого есть начальное определение воли к принятию максим, которые он впоследствии делает своими собственными»). Таким образом, искусство быть достойным человеком централизует все этические искусства omnino («в целом») (ибо душа — полнота сознательного и подсознательного — суть форма поведения), в том числе — быть достойным супругом и достойным отцом; и как любое великое искусство (в данном же случае мы говорим о величайшем, — памятуя, что вообще почти всякая целенаправленная деятельность — искусство) оно требует многопланового изучения и постоянных экзерсисов — вдохновенной самоотдачи.

Возвращаясь непосредственно к проблематике воспитания, хочу добавить, что поистине важно поощрять в ребенке склонность к игре, — поскольку очень достоверно, по-моему, сказано Монтенем в его «Опытах»: «Игры детей — отнюдь не игры, и должно смотреть на них как на самое значительное и глубокомысленное занятие сего возраста». Ведь, по сути говоря, сама жизнь — не что иное, как игра; только если все живое играет по заведомо условленным правилам, то человек, обладая способностью мыслить абстрактно (то есть — необусловленно), волен, в меру возможностей, лично утверждать свои принципы, следовательно — цели. И, пожалуй, вполне справедлив парадокс: «Зрелый человек тогда бывает наиболее серьезен в своей деятельности, когда наиболее уподобляется ребенку, игрой увлеченному»… Разумеется, детским играм приличествует быть размеренными и вдумчивыми, развивающими логическое мышление и творческое воображение, предрасположение к усердию и любовь к доброте, а не буйными и шумными, культивирующими разнузданность и жестокость. Как, вторя Платону, предписывает Аристотель, считавший, что нравственные устои сказываются в вызываемых делами удовольствии или страдании: «С самого детства надо вести, чтобы удовольствие и страдание доставляли то, что подобает; именно в этом состоит правильное воспитание». Ибо воспитание этическое есть воспитание эстетическое.

(Не подлежит сомнению, замечу in parenthesi («в скобках»), ребенка ни в коем случае нельзя обижать, даже желая ему тем самым блага (дабы истинно понять свою ошибку он должен почувствовать дружественную справедливость укора: не наказания бояться — воодушевляться мыслью об исправлении), но и хвалить его следует с разумной умеренностью — единственно в действительно заслуженных случаях, — поскольку ребенок обижаемый исполняется страха и униженности, а ребенок чрезмерно хвалимый — гордыни; тогда как тот, кто поступает хорошо, полагая сие естественным, и естественно же стремится стать лучше, со спонтанной вольностью держится «aurea mediocritas» («золотой середины»), будучи исполнен подлинного достоинства.)

Бесспорно и то, что весьма благотворное воздействие на детскую душу способны оказывать игрушки, служащие действенными инструментами, с помощью которых маленький человек совершает дебютные исследования своего внутреннего мира… Когда я жил в отчем особняке, у меня, конечно, были игрушки, но я не