Миры Джона Уиндема, том 2 - Джон Уиндем

Но шли недели, ничего не происходило, и мы начали сомневаться. Радио, что ни день, сообщало о новых нападениях, однако за исключением небольшого происшествия на Азорах, остальные случились в Тихом океане. У нас появилось угнетающее чувство, что мы ошиблись полушарием.

Я говорю «мы», но подразумеваю только себя. У моих товарищей дел было по горло. В частности – освещение. Все нападения случались ночью, а для съемки в темноте нужен хороший свет. Как только городской совет узнал, что ему не придется раскошеливаться, то тут же дал согласие на дополнительную иллюминацию: здания, почтовые ящики, деревья – все было облеплено мощными прожекторами, управление которыми в интересах Теда вывели на единый пульт в его гостиничном номере.

Островитяне полагали, что их ожидают грандиозные празднества, городской совет называл это занятие безобидной формой сумасшествия, а я – бесполезной затеей. Да и все мы с каждым днем становились все скептичнее, пока… Пока не случился набег на остров Гэллоу, прогремевший на весь Карибский бассейн.

Столица – Порт-Энн – и три самых крупных береговых поселения подверглись нападению в одну ночь. Три четверти населения – как не бывало. Выжили только те, кто заперся в доме или спасся бегством. Поговаривали о каких-то невероятных размеров танках, якобы выползающих из моря. Но во всей этой неразберихе совершенно невозможно было понять, где – правда, а где – ложь. Единственный достоверный факт – тысяча человек бесследно исчезли.

Настроения резко изменились. Спокойствия, безмятежности, чувства безопасности как не бывало: все вдруг ясно осознали, что могут стать следующей жертвой. Люди откапывали на пыльных чердаках дедовское оружие, давно вышедшее из употребления, и приводили его в порядок. Организовывались добровольные дружины, шли разговоры о создании межостровной Службы быстрого реагирования. В общем, первые две-три ночи город бурлил, по улицам с важным видом ходили патрули.

Однако прошла неделя, никакого намека на опасность, и боевой пыл потихоньку испарился. Кстати, активность подводных обитателей прекратилась повсеместно. Единственное сообщение – с Курил, но и то – в чисто славянском духе – ни даты, ни подписи: надо полагать, что оно долго блуждало по тамошним системам госбезопасности и тщательно рассматривалось под микроскопами.

На десятый день естественный принцип смиттаунцев во всем полагаться на manana ([7]) полностью восстановился. По ночам и во время сиесты Эскондида беспробудно спала. Мы – вместе с нею. Казалось совершенно невозможным, что кто-то может нарушить покой. Мы полностью адаптировались к местной жизни, во всяком случае, некоторые из нас: Мюриэл увлеклась островной флорой; наш пилот Джонни Таллтон постоянно прохлаждался в кафе, где очаровательная сеньорита обучала его местному диалекту; Лесли адаптировался до такой степени, что приобрел гитару, треньканье которой днями напролет доносилось из открытого окна. Мы с Филлис вернулись к сценариям для будущих передач и только Бокер да двое его ближайших соратников – Билл Вейман и Алфред Хейл – не дремали. Если бы нас видел спонсор!..

Мы томились под зонтиком, а Лесли завел свой обычный репертуар. «O Sole mio» ([8]) летело сверху.

– Сейчас последует «La Paloma» ([9]), – застонал я и отхлебнул джина.

– Мне кажется, – сказала Филлис, – пока мы здесь, стоило бы выяснить… Ох, что это?

Со стороны моря до нас донесся ни с чем не сравнимый шум. Мы выглянули в окно и увидели крохотного мальчугана цвета кофе, почти целиком скрытого широкополой шляпой. Он вел упряжку здоровенных волов, за которой визжала, скрипела, скрежетала пустая повозка. Мы обратили на мальчишку внимание еще утром, когда он спускался с гор с повозкой, груженой бананами, даже тогда нам показалось, что это весьма шумно и неприятно, но теперь, когда она шла порожняком, – грохот был несусветный.

С трудом мы дождались, пока волы минуют Плазу, но тут опять послышался голос Лесли. Он уже пел «Lа Paloma».

– Мне кажется, – вернулась к разговору Филлис, – надо извлечь из этого Смита все, что можно. Почему бы ему не стать, к примеру, Робин Гудом? Что нам стоит сделать из него такового? А что ты знаешь о старинных парусниках?

– Я?! С какой стати я должен о них что-то знать?

– Любой мужчина почитает за честь разбираться в морских судах, я подумала, что и ты… – Филлис неожиданно замолчала.

Сверху раздался заключительный аккорд «La Paloma», и Лесли грянул новую песню.

Я сижу в лаборатории,Раскалился добела.Ксенобатоинфузория,Ты с ума меня свела!

Ох, вы атомы ядреные,Термоядерный утиль!Что ж вы, неучи, ученогоПодвели под монастырь?

А когда не торопили бы,Я бы горы своротил,Некробаротерапию быШаг за шагом воплотил.

Я настроил бы локаторы,Я бы выждал до утра,Взмыл бы в небо авиатором,Жахнул сверху… и ура!

Я бы…

– Бедняга Лесли, – печально сказал я, – посмотри, что с ним сделал этот чертов климат. Рифмовать «лабораторию» с «ксенобатоинфузорией»! Боже мой, что творится! Какое размягчение мозгов! Извилины плавятся. Пора объявить Бокеру ультиматум. Конкретный срок, скажем, неделя, и мы уезжаем. Иначе нас ждет здесь полное разложение, и мы тоже начнем сочинять песенки с дебильными рифмами. Струны наших душ заржавеют, и в один прекрасный миг мы вдруг обнаружим, что срифмовали «своротил – воплотил».

– Хорошо… – неуверенно начала Филлис.

За моей спиной раздались шаги и возник Лесли.

– Приветствую, – выкрикнул он. – Самое время пропустить стаканчик, а? Слышал новую песенку? Настоящий шлягер! Твоя жена назвала ее «Жалоба ученого», но мне больше нравится «Озадаченный ученый». Что пьем? Джин? – протараторил Лесли и побежал к стойке.

– Итак, – сказал я мрачно, – я говорю – «неделя» и настаиваю на этом. Хотя и этот срок может оказаться фатальным.

Я оказался более прав, чем думал.

– Любимая, да плюнь ты на эту луну и иди ко мне.

– У тебя нет души. В этом все дело. И зачем я вышла за тебя?!

– Хуже, когда души больше, чем нужно. Посмотри на Лоуренса Хоупа.

– Ты – свинья, Майк! Терпеть тебя не могу.

– Дорогая, уже час ночи.

– На Эскондиде сама жизнь смеется над часовых дел мастерами.

– Ненавижу тебя, Майк. Милая, милая Диана, забери меня от этого человека!