Всей землей володеть - Олег Игоревич Яковлев

— Ты, друже, не кипятись. А криками да шумом делу не помочь. Хорош ли Святослав, худ ли, но погинем иначе, — всё так же спокойно возразил Онфим. — Пото ступай, собирай ополченье. И не мешкай.

...Оставив недостроенными белгородские стены, ополченцы наспех сложили в воинские обозы доспехи и двинулись обратно к Киеву. Путь был недалёк, всего каких-нибудь двадцать вёрст, и уже к полудню первые полки подступили к Золотым воротам.

Заканчивался апрель, благоухали сады, на лугах зеленела молодая трава, под лучами нежного вешнего солнца распускались на деревьях листья. Пели птицы, редкие белые облачка мерно, будто корабли, плыли по ярко-голубому небу. Жить бы и радоваться людям, глядя на эту красоту, на возрождающуюся после зимней спячки природу, но нет — людская жизнь мало зависит от жизни деревьев, от солнца, от неба — у неё свои законы, свои восходы, закаты, бури, непогоды, и ласковый свежий ветерок, обдувающий лица, не радовал людей, не мог отвлечь их от забот и волнений.

Вече кликнули на Подоле следующим утром. Гулко загремел на Туровой божнице тяжёлый колокол, и снова заполнилась торговая площадь сотнями ремесленников, купцов, смердов, что-то орущих, и в многоголосом гуле тонули речи, может, и дельные, но не принятые.

Вот взгромоздился на помост полный, высокорослый мужик в белой косоворотке, что-то там начал молвить о притеснениях тиунов, но освистали его, не стали слушать, прогнали-таки с помоста. На смену ему поднялся маленький купчик Мина в розовой, почти до пят, греческого покроя хламиде. Напрягая тонкий свой голос, он пискляво выкрикнул в толпу:

— Слать надобно гонцов в Чернигов, ко Святославу! Пущай бы заступился за нас пред старшим братом! Гонцы же пущай скажут — худо, мол, содеяли, прогнав Изяслава с отцова стола! Но ныне призвал супротив нас Изяслав ляхов. Идут они сгубити град наш! Потому ступай, княже Святослав, в Киев!

— Верно, верно баишь! — заорали в толпе.

Тотчас другой купец, скинув шапку, крикнул:

— Ещё сказать надобно: аще не пойдут князи Святослав и Всеволод в Киев, не заступятся за нас, то сожжём Киев и в Греческую Землю уплывём!

— Эко хватил, в Греческую Землю! Ждут там тя, не дождутся!

— Да князь Святослав нас оборонит! Вона как под Сновском поганых посёк! — раздался ещё чей-то голос в поддержку Мины.

— Кого пошлём ко Святославу?! — вопросил у веча взобравшийся на степень Онфим и, не дождавшись вразумительного ответа (лишь шумело в ушах от гула), предложил:

— Мина пущай езжает, а с им вместях Любомир!

...Выехали из Киева без промедления — время не ждало, Изяслав с ляхами обретался уже совсем близко, под самым Белгородом. Не щадя коней, галопом скакали остаток дня и всю ночь до рассвета, пока наконец не показался впереди в утреннем тумане на берегу среброструйной Десны Чернигов с высоченными остроконечными башнями собора Спаса.

Через какой-нибудь час-другой оба они, Мина и Любомир, стояли перед князем Святославом, который с прищуром, подозрительно оглядывал их с ног до головы.

Мина повалился на колени, опустил очи долу, Любомир же озирал Святослава без тени страха, спокойно и бесхитростно.

— Спаси нас, княже! Ляхи придут, погнием! — чуть не со слезами молил Мина. — Ограбят, народу невестимо сколь побьют!

— Ты что скажешь, молодец? — оборвав Миновы излияния, обратился Святослав к Любомиру.

— А чего сказывать? — пожал плечами кузнец. — Вот прибыли к тобе. Как мыслишь, тако и верши! Как совесть твоя дозволяет.

— Смерд! Как смеешь! Как смеешь князю дерзить! — не сдержавшись, заорал Святослав, уловив в молодом, загорелом лице Любомира презрительную насмешку. — Да я тя! Коньём-от велю проколоть!

— Не о себе — о Киеве заботу имею! — хладнокровно возразил кузнец.

Святослав задумался, теребя перстом вислый рыжий ус.

— Вот что! Под стражу их покуда! — приказал он оружным гридням, которые стояли с копьями в руках за спинами послов. — Думу думать буду. После, как порешу, вызову, скажу.

...Пройдя в другую палату, Святослав, хмуря чело, сел, облокотился о дубовый стол и крепко задумался.

Не наступил, не пробил ли его час? Он сядет в Киеве, отобьёт Изяслава с ляхами... А Всеволод? — ударило в голову. — Он как себя поведёт? За ним ведь Ростов, Суздаль, Белоозеро — тоже сила немалая. Коли Изяслав со Всеволодом супротив него будут — не выдюжить, даже и с самой крепкой и верной дружиной. Даже если и Осулук помощь даст. А тут ещё ляхи. Да и бояре что скажут? Ведь супротив ряда отцова... Нет, рано. Но голодранцев надоть защитить — и от ляхов, и от гнева Изяславова. Прослывёт он тогда в народе правителем справедливым и милостивым. Да и про то, как с Альты увёл дружину, позабудут скорей.

Князь велел холопу принести пергамент и вызвал дьячка с пером и чернилами.

— «Всеслав бежал: не води, брат Изяслав, ляхов на Киев: не будут тебе тамо противиться. Аще же ты всё ещё гневаешь и хощешь изгубити град, то ведай — пожалеем мы отцова стола», — велел написать он в грамоте Изяславу, говоря как от своего имени, так и от имени Всеволода, который как раз был у него в гостях в Чернигове.

Прочтя ещё раз написанное, Святослав послал за младшим братом и показал ему грамоту.

— Что мыслишь? — спросил, сдвинув брови и исподлобья смотря на задумчивое, полное сомнений лицо Всеволода.

— А будет ли люд послушен? Примет ли Изяслава? — промолвил после долгого молчания осторожный князь переяславский. — Зла бы не сделали.

— Не сотворят ничтоже, мыслю. Растерялись вельми простолюдины, когда Всеслав сбёг.

— Ну, тогда так и быть. Пошлём к Изяславу гонцов.

...Мина охал и вздыхал, вытирая с чела пот. В гриднице было жарко, а открывать окна не позволяли зорко следящие за ними дружинники с копьями.

Любомир молча, с ненавистью взирал на оружных ратников. «Нет, не так содеяли, зря приехали они сюда, — думал он. — Не станет Святослав защищать Киев. Разве на Альте не показал он себя, когда увёл рать? Этот князь ничем не лучше Всеслава — тоже предаст, а может, уже предал».

Часа через два их вызвали в горницу. На сей раз при беседе присутствовал и Всеволод, к которому Любомир как-то сразу проникся ещё большей неприязнью, нежели к Святославу — уловил он во Всеволодовом лице нечто змеиное, лукавое, насторожённое.

— Мы послали сказать