Остров живого золота - Анатолий Филиппович Полянский

неизбежный конец, уходят из жизни. Сделали харакири военный министр Анами, маршал Сумяма с женой, прославленный генерал Танака, основатель легендарного корпуса камикадзе вице-адмирал Ониси… Более тысячи офицеров, не считая флотских, ушли из жизни вслед за ними.

Проклятые русские! Только они виноваты в том, что история пошла по неправильному пути. Император заявил: основной причиной, побудившей его к капитуляции, было вступление в войну русских армий. Нельзя подвесить большой камень на нитке из стебля лотоса[78].

Перегруженный эшелон едва к полудню дотащился до Саказхамы. Прежде всего надо было позаботиться о судне. Управляющий понимал: «товар», когда его удастся раздобыть, нельзя складировать на берегу. Такой груз не предназначен для всеобщего обозрения.

В заливе было неспокойно. Волны, подстегивая друг друга, накатывались на берег, свирепо ударяли в камни, торчащие над верхней линией прибоя. Однако в ковше, отгороженном от моря широким бетонным барьером, было относительно тихо. У причала одиноко покачивалась старенькая кавасаки.

«Убогое зрелище, – подумал Уэхара. – В прежние времена вдоль причальной стенки выстраивались десятки судов. С них по ленточным транспортерам текла серебристая рыбная река…»

Уэхара недовольно огляделся. Война приближается, и никому не хочется рисковать своим богатством. Придут враги, отберут суда… Вот и удрали хозяева в метрополию. Спасибо, один задержался! Управляющий торопливо направился к причалу. «Согласится ли синдо[79] на фрахт шхуны? – думал он. – Вдруг откажется или заломит безумную цену?..»

Синдо, сухонький немолодой человечек с хитрыми, смотрящими в разные стороны глазами, выслушал просьбу незнакомца равнодушно.

– На Кайхэн мне не по пути, – прошамкал беззубо. – Вечером ухожу на Хоккайдо. Могу взять.

– Прошу вас сделать совсем небольшой крюк! Это займет немного времени.

– В море сейчас неспокойно. Красные близко.

– Окажите милость! – униженно взмолился Уэхара. – Я хорошо заплачу!

Синдо помолчал, пожевал несуществующую жвачку и, вяло цедя слова, назвал такую цену, что управляющий взвыл в голос. Затребованная сумма составляла треть содержимого заветного саквояжа. Уэхара принялся торговаться, но синдо стоял на своем. Если господин желает ехать, пусть платит.

Загнанный в угол, Уэхара взял себя в руки, открыл саквояж и отсчитал деньги. В душе он негодовал и кипел от злобы.

Офицера, к которому надлежало обратиться, на складе не оказалось. Пришлось два часа, сгорая от нетерпения, ждать. Потеряны сутки. Уходят попусту драгоценные часы, уменьшая шансы на успешное осуществление задуманного предприятия. С приближением вечера волнение усилилось, и, несмотря на уговор, синдо мог по этой причине отказаться выйти в море.

Наконец поручик явился. Был он высок, узок в плечах. Надменное лицо, тонкие губы презрительно поджаты. На груди медаль «За особые заслуги».

– Что угодно? – спросил он, буравя Сигетаво черными пронзительными глазками.

– Меня к вам послали, господин поручик, – почтительно склонился Уэхара.

Только тут офицер соблаговолил обратить внимание на три красных ромбика над карманом куртки Уэхары – эмблему крупнейшей в стране фирмы.

– Вы и есть управляющий небезызвестным промыслом? – высокомерно спросил офицер.

– Так точно! – прищелкнул каблуками Сигетаво. – Фельдфебель Уэхара! Отставка по ранению!

Взгляд поручика смягчился.

– Мне вас рекомендовали. Заходите.

Понизив голос, офицер уточнил, сколько «товара» требуется фирме. Узнав, что тридцать бочек, неодобрительно покачал головой.

– Много, очень много.

– Не все ли равно, господин поручик? – осторожно заметил Уэхара.

Офицер посмотрел на него в упор:

– Вы понимаете, чем я рискую?

Сигетаво согласно кивнул. Но он понимал и другое: чем больше сгущаются краски, тем выше взлетит оплата за услугу.

Предчувствие не обмануло. Для того чтобы выплатить сумму, названную поручиком, пришлось бы не только опустошить содержимое саквояжа, а и тряхнуть тщательно наполняемой многие годы кубышкой. Согласиться? Где уверенность, что фирма компенсирует издержки? Остаться же без средств в такое смутное время – подобная перспектива ему не улыбалась…

Однако не выполнить приказ Сигетаво не мог. И не только потому, что это была воля фирмы. Он не знал русских, но ненавидел их, пожалуй, больше, чем американцев, англичан или австралийцев, с которыми приходилось в разное время сталкиваться на поле боя. Русские были красными; это страшнее проказы – так внушали ему с детства и особенно в армии. Когда-то, будучи на фронте, фельдфебель дал страшную клятву об отмщении врагам империи. Теперь предоставлялась возможность исполнить свой гири[80]. В руках у него было сильное оружие, которым он не мог, не имел права не воспользоваться. Отдать русским то, что принадлежало великой Японии, в глазах управляющего было равносильно предательству.

Прямолинейный человек, Уэхара мыслил без всяких ухищрений. Происходящее в мире он воспринимал так, как ему преподносили, и реагировал на события в соответствии со своими воззрениями, почерпнутыми главным образом из армейских уставов.

Поручик стал неприступно-высокомерным. Так же, как синдо, он прицельно бил под дых, понимая, что отставной нижний чин в конце концов вынужден будет принять любые условия.

Уэхара с трудом упрятал гнев. С каким бы наслаждением он послал офицеришку в преисподнюю! Неужели тот не сознает, насколько важно не дать врагу заполучить богатства империи!..

Поручик согласился: русским мстить необходимо. Однако цену не сбавил.

– Через день-другой все равно вы оставите нефть врагу, – попытался Уэхара зайти с другой стороны.

– Возможно, – цинично заметил поручик. – Все в руках бога! Но и мне, и, смею думать, богу безразлично, где сгорит нефть – здесь или на Кайхэне.

Уэхара сдался. Открыл изрядно отощавший саквояж, отсчитал три тысячи иен.

– Тут задаток, – глухо сказал он. – Остальное получите, когда груз будет на месте.

На сей раз, несмотря на бурные возражения поручика, управляющий проявил твердость.

Погрузка закончилась глубокой ночью. Солдаты закрепили бочки канатами и покинули судно.

– Прошу подождать, господин поручик, – попросил Уэхара. – Сейчас я возьму приготовленную сумму и спущусь на берег.

Сигетаво сказал это совершенно спокойно, хотя в душе у него зрела буря. Как смеет продажный офицерик наживаться за счет человека, исполняющего гири!..

– Заводи двигатель, – тихо приказал он синдо. – Выходим, как только я вернусь…

В темноте Уэхара вытащил из ножен трофейный кортик, попробовал пальцем остроту лезвия. Холодок стали немного успокоил. Чему быть, того не миновать!.. Так не хотелось этого делать. Но его вынудили…

Поручик нервно прохаживался по пирсу.

– Скорее! – поторопил он. – Я спешу.

Уэхара спустился по трапу, услышал, как заработал мотор кавасаки. Но решимость вдруг оставила его. Рука, сжимавшая рукоятку кортика, дрогнула. Перед бывшим фельдфебелем стоял офицер, пусть самый ничтожный, – все же убить его было для Сигетаво страшнейшим из преступлений.

– Прошу вас, господин поручик, расстанемся с миром! – взмолился Уэхара. – У меня нет денег!

– Как ты смеешь, негодяй? Обокрасть меня собрался, паршивый ворюга? – взвизгнул офицер и, размахнувшись, влепил управляющему увесистую пощечину.

Уэхару захлестнуло бешенство. Его бьют! Его называют вором! За что?..