Уловка-22 - Джозеф Хеллер

Вскоре она зашевелилась, натянула блузку, застегнула туфли и ушла. Нейтли выскользнул за ней. И, когда два часа спустя Йоссариан и Аарфи вошли в офицерскую квартиру, они застали там Нейтли и эту девку.

— Она собирается уходить, — сказал Нейтли каким-то слабым, странным голосом.

— А почему бы тебе не дать ей денег, чтобы она осталась с тобой до вечера? — посоветовал Йоссариан.

— Она мне вернула деньги, — признался Нейтли. — Сейчас она устала от меня и хочет поискать кого-нибудь еще.

Девица, совсем одевшись, остановилась и с явным призывом поглядывала на Йоссариана и Аарфи. Она показалась Йоссариану привлекательной, он подарил ей ответный, красноречивый взгляд, но отрицательно покачал головой.

— Э… барахло! Скатертью дорога, — невозмутимо заявил Аарфи.

— Не говори так о ней — горячо запротестовал Нейтли, и в голосе его послышались мольба и упрек. — Я хочу, чтобы она осталась со мной.

— А чего в ней такого особенного? — с шутовским удивлением ухмыльнулся Аарфи. — Обыкновенная шлюха.

— Не смей называть ее шлюхой!

Немного постояв, девица равнодушно пожала плечами и прогарцевала к выходу. Убитый Нейтли кинулся открывать ей дверь. Он приплелся назад, словно оглушенный, на его нервном лице было написано неподдельное горе.

— Не беспокойся, — посоветовал Йоссариан как можно мягче, — ты, наверное, сумеешь ее найти. Мы ведь знаем, где околачиваются все шлюхи.

— Пожалуйста, не зови ее шлюхой, — попросил Нейтли чуть не плача.

— Прощу прощения, — пробормотал Йоссариан.

— По улицам слоняются сотни шлюх, нисколько не хуже этой, — хохотнув, проговорил Аарфи с презрительными нотками в голосе. — Ну с какой стати ты ринулся открывать ей дверь, будто ты в нее влюблен?

— А мне кажется, что я в нее влюблен, — признался Нейтли стыдливым, отчужденным голосом.

В комическом недоумении Аарфи наморщил свой выпуклый багровый лоб.

— Ха-ха-ха! — засмеялся он, довольно хлопая себя по бокам. — Шикарно! Ты — и вдруг влюблен в нее! Ей богу, шикарно!

В этот день у Аарфи должно было состояться свидание с девицей из Красного Креста, окончившей Смитовский колледж,[15] дочерью владельца крупного химического завода.

— Я хочу, чтобы ты заткнулся! — в отчаянии закричал Нейтли. — Я даже не желаю об этом говорить с тобой.

— Аарфи, заткнись, — сказал Йоссариан.

— Ха-ха-ха! — продолжал Аарфи. — Представляю, что бы сказали твои родители, если бы узнали, около кого ты здесь увиваешься. Ведь твой отец — выдающаяся личность.

— Я не собираюсь ему ничего говорить, — решительно заявил Нейтли. — Я не собираюсь говорить ему о ней ни слова, пока мы не поженимся.

— Поженитесь? — Аарфи прямо-таки лопался от самодовольства и веселья. — Хо-хо-хо-хо! Теперь ты несешь явную чушь. Да ты еще молод, чтобы понимать толк в истинной любви.

Сам Аарфи был большим специалистом по части истинной и бескорыстной любви, поскольку он уже был искренне и бескорыстно влюблен в отца Нейтли, надеясь после войны получить у него тепленькое местечко в качестве вознаграждения за дружбу с Нейтли. Окончив колледж, Аарфи так и не нашел места в жизни. Теперь это был ведущий штурман, который легко прощал своим однополчанам, когда они поносили его на чем свет стоит каждый раз, когда он сбивался с курса и вел самолеты прямехонько в зону зенитного огня. На сей раз он сбился с курса на улицах Рима и так и не нашел свою девицу из Красного Креста — выпускницу Смитовского колледжа, дочь владельца химического завода. Он сбился с курса и во время налета на Феррару, когда погиб самолет Крафта. Он еще раз сбился с курса во время еженедельного «полета за молоком» в Парму. А однажды, когда Йоссариан, сбросив бомбы на беззащитный объект, закрыл глаза и с душистой сигаретой в руке прислонился к бронированной стенке, Аарфи решил вывести самолеты к морю через Ливорно. Внезапно они попали под огонь зениток. В ту же секунду Макуотт завизжал в переговорное устройство:

— Зенитки, зенитки! Где мы, черт возьми? Что за дьявольщина?

Йоссариан тревожно захлопал глазами и нежданно-негаданно увидел вспухающие черные клубочки зенитных разрывов, которые рушились на них сверху, и благодушное, дынеобразное лицо Аарфи. Тот с приятным изумлением таращил свои крохотные глазки на подбиравшиеся к ним взрывы. Йоссариан остолбенел и потерял дар речи. Ноги у него внезапно стали как ватные. Набирая высоту, Макуотт затявкал в переговорное устройство — он требовал указаний. Йоссариан вскочил было, чтобы посмотреть, где они находятся, но не смог не только сдвинуться с места, но даже шевельнуть пальцем. Он весь взмок. Замирая от ужасного предчувствия, он взглянул на свой пах. Страшное бурое пятно быстро ползло вверх по рубашке, точно некое морское чудовище намеревалось сожрать его. В него попали! Сквозь набухшую штанину на пол стекали струйки крови. У Йоссариана остановилось сердце. Еще один мощный удар потряс самолет. Йоссариана передернуло от отвращения, и он завопил, призывая Аарфи на помощь.

— Мне оторвало мошонку! Аарфи, мне оторвало мошонку! — Но Аарфи не слышал, и Йоссариан, наклонившись, потянул его за руку: — Аарфи, помоги мне! — взмолился он чуть не плача. — В меня попали! В меня попали!

Аарфи медленно обернулся, неизвестно чему ухмыляясь.

— Что?

— Я ранен, Аарфи! Помоги мне!

Аарфи дружески улыбнулся и пожал плечами.

— Я тебя не слышу, — ответил он.

— Но ты хоть видишь меня? — недоверчиво вскричал Йоссариан и указал на лужу крови. — Я ранен! Помоги мне, ради бога! Аарфи, помоги мне!

— Я по-прежнему тебя не слышу, — невозмутимо пожаловался Аарфи, приставив пухлую ладонь рупором к побелевшей ушной раковине. — Что ты говоришь?

— Так… пустяки, — ответил Йоссариан упавшим голосом. Внезапно он устал от собственного крика, от всей этой безнадежной, выматывающей нервы, нелепой ситуации. Он умирал, и никто этого даже не замечал.

— Что? — заорал Аарфи.

— Я говорю: мне оторвало мошонку! Ты что, не слышишь меня? Меня ранило в пах!

— Я опять тебя не слышу, — гаркнул Аарфи.

— Я говорю: пустяки! — завопил Йоссариан, чувствуя безысходный ужас.

Аарфи снова с сожалением покачал головой и приблизил вплотную к лицу Йоссариана свое непристойное, молочно-белое ухо.

— Друг мой, говори, пожалуйста, громче. Говори громче!

— Оставь меня в покое, мерзавец! Ты, тупой, бесчувственный гад, оставь меня в покое! — Йоссариан зарыдал. Ему хотелось молотить Аарфи кулаками, но у него не было сил даже приподнять руку. Он свалился в глубоком обмороке.

Его ранило в бедро, и, когда, придя в себя, он увидел, что над ним на коленях хлопочет Макуотт, он испытал облегчение, несмотря на то, что румяная, одутловатая морда Аарфи с безмятежным любопытством выглядывала из-за плеча Макуотта. Йоссариан чувствовал себя скверно. Он слабо улыбнулся Макуотту и спросил:

— А кто остался за штурвалом?

Макуотт никак не отреагировал. С возрастающим ужасом Йоссариан набрал воздуха в легкие и что было сил громко повторил свой вопрос. Макуотт поднял глаза.

— О боже, как я рад, что ты жив! — воскликнул он, шумно и облегченно вздохнув. Добрые, славные морщинки у его глаз, запачканные маслом, побелели от напряжения. Макуотт накручивал один виток бинта за другим, прижимая толстый тяжелый ком ваты к внутренней стороне бедра Йоссариана. — За штурвалом Нейтли. Бедный малыш чуть не разревелся, когда услышал, что в тебя попали. Он все еще думает, что тебя убили. Тебе перебило артерию, но, по-моему, мне удалось остановить кровь. Я впрыснул морфий.

— Впрысни еще.

— Так часто нельзя. Когда почувствуешь боль, я впрысну еще.

— У меня и сейчас болит.

— Как я рад, как я рад, мы попали к черту в ад! — сказал Макуотт и впрыснул еще одну ампулу морфия в руку Йоссариана.

— Когда ты скажешь Нейтли, что я жив… — начал Йоссариан и снова потерял сознание. Перед глазами его поползла клубнично-красная желатиновая пленка, и густой баритональный гул накрыл его с головой.

Йоссариан очнулся в санитарной машине и, увидев унылый птичий нос Дейники и его пасмурную физиономию, ободряюще улыбнулся доктору, но через несколько секунд сознание покинуло его, перед глазами закружились лепестки роз, потом все почернело, и непроницаемая тишина поглотила его.

Он проснулся в госпитале и тут же снова уснул. Когда он опять проснулся, запах эфира улетучился, а на кровати через проход лежал Данбэр в пижаме и утверждал, что он вовсе не Данбэр, а Фортиори. Йоссариану почудилось, что Данбэр тронулся. Когда Данбэр сообщил, что он Фортиори, Йоссариан скептически скривил губы и после этого день или два проспал непробудным сном, а открыв глаза, увидел, что вокруг суетятся сестры. Он поднялся и осмотрел себя. Нитки шва у паха впивались в его тело, как рыбьи зубы. Когда, прихрамывая, он пересек проход между койками, чтобы рассмотреть фамилию на температурном листе, висевшем над кроватью Данбэра, пол под ним покачивался, как плот у пляжа. Оказалось, что Данбэр прав: он был уже вовсе не Данбэр, а второй лейтенант Антони Фортиори.