Гибель вермахта - Олег Пленков

Vae Victis[20]

«Продолжайте сражаться вместе с нами против ненавистного большевизма, кровавого Сталина и его еврейской клики; за свободу личности, за свободу вероисповедания и совести, за отмену рабского труда, за собственность и владение ею, за свободное крестьянство на собственной земле, за социальную справедливость, за счастливое будущее ваших детей, за их право на образование и карьеру независимо от происхождения, за государственную защиту престарелых и больных…».

«Der verlorene Krieg ist bis heute mit dem idealisierten Selbstbildnis der priviligierten deutschen Rasse nicht zu vereinbaren».

«Когда я созерцаю лучезарные дали моей прекрасной родины, простирающиеся передо мной, я хочу только одного — только бы их не накрыла война и орды врагов. Я уверен: такой день не настанет никогда, если мы, немцы, не будем посягать на лучезарные дали других народов.

«Солдат вермахта выполнял свою задачу до конца — самоотверженно, храбро и дисциплинированно. При этом он искренне верил, что выполняет свой святой долг перед отечеством. Этой верой простого солдата злоупотребило преступное государство — в этом трагедия вермахта и немецкого солдата».

«Мы проиграли, — признавал в январе 1945 г. один немецкий унтер-офицер, — но мы будем сражаться до последнего человека». Немецкие ветераны Восточного фронта считали, что война для них может закончиться только смертью. Любой другой исход казался просто немыслимым. Они хорошо знали, что Красная армия будет мстить за все произошедшее на оккупированных территориях. Сдача в плен русским означала для этих ветеранов работу в качестве «сталинской рабочей лошади» (Stalinpferd), неминуемую гибель в сибирских лагерях. «Мы больше не воевали ни за Гитлера, ни за национал-социализм, ни за Третий Рейх, — писал один из ветеранов дивизии «Великая Германия» Ги Сайер. — Мы не воевали даже за наших невест, матерей, родных и близких, запертых в ловушке опустошенных бомбардировками городов. Мы воевали из одного только страха… Мы воевали за самих себя; воевали, чтобы не погибнуть в грязных щелях и траншеях, заполненных снегом; мы воевали подобно крысам»{730}.

Один ветеран-фронтовик в ответ на пораженческие разговоры сказал в переполненном вагоне пригородного поезда, что если эту войну выиграют другие, то они сделают с немцами лишь малую часть того, что те сотворили на оккупированных территориях на Востоке. В вагоне сразу воцарилась гробовая тишина{731}. Еще больший эффект имели слова, произнесенные по радиостанции французского правительства: «Германия, твое жизненное пространство является теперь пространством смерти»…{732}

Какой будет месть Германии со стороны Советского Союза, немцы могли себе представить уже за два года до падения Берлина. 1 февраля 1943 г. группу немецких военнопленных, шедших под конвоем, остановил советский полковник и сказал им по-немецки, указывая на сталинградские руины: «Именно так будет выглядеть и Берлин»{733}.

Нацистское руководство, со своей стороны, делало все, чтобы подобные пророчества стали действительностью. Гитлер запрещал немецким войскам прорываться из окруженных городов, присваивая этим городам названия «крепостей». Это было примером самоубийственной стратегии нацистов и бесполезного кровопролития. Гитлер знал, что обрекает гарнизоны таких «крепостей» на верную гибель, поскольку у Люфтваффе просто не было горючего, чтобы сбрасывать окруженным войскам припасы. К 14 февраля из «крепостей» группы армий «Висла» продолжали держаться Кенигсберг, Бреслау и Познань. Уличные бои в Познани предвосхитили то, что затем произошло в Берлине. Познань поручили брать В.И. Чуйкову, который командовал советскими войсками (62-й армией) в Сталинграде; ему принадлежит знаменитая фраза: «Сталинград — это академия уличных боев». Теперь «академик» делал то же, что и немцы в Сталинграде, — он безжалостно атаковал немцев в городе Познань, применяя огромную мощь военной техники и используя малые силы пехоты{734}. 18 февраля В.И. Чуйков отдал приказ об артподготовке: 1400 орудий и ракетных установок «катюша» целых четыре часа утюжили германскую оборону, после чего советские штурмовые группы ворвались в разрушенные здания. Если в каком-либо месте противник продолжал сопротивляться, к нему срочно подтягивались 203-мм гаубицы. Они начинали прямой наводкой бить по укрепленным позициям. Чтобы выкурить немцев из подвалов, штурмующие активно использовали огнеметы. Тех немецких солдат, кто решался сдаться в плен, расстреливали их же офицеры. Конец, однако, был неотвратим. В ночь с 22 на 23 февраля комендант познаньского гарнизона генерал-майор Эрнст Гоммель положил на пол флаг со свастикой, лег на него и застрелился. Остатки гарнизона капитулировали.

Осада Бреслау продолжалась намного дольше — город еще держался, когда уже пал Берлин. Фанатичный гауляйтер Карл Ханке был убежден, что столица Нижней Силезии во что бы то ни стало должна остаться немецкой. Ханке, за которым стоял авторитет не менее фанатичного генерал-фельдмаршала Фердинанда Шернера, провел в городе ряд мер дисциплинарного характера. Расстрелу мог подвергнуться любой немец. Даже десятилетних детей, несмотря на артиллерийские обстрелы, заставляли работать на строительстве посадочной площадки для самолетов. Шернер утверждал: «Почти четыре года азиатской войны совершенно изменили солдата на фронте. Они закалили его и сделали фанатичным борцом против большевизма… Кампания на Востоке произвела на свет политического бойца»{735}. Бреслау был окружен советскими войсками 15 февраля, но держался до конца войны благодаря воздушному мосту и жестокости Ханке. Геббельс был от него в восторге: «Ханке прислал мне чрезвычайно драматическое и полезное донесение из Бреслау. Из него видно, что он достиг совершенства своей работе. На сегодня он представляет собой наиболее энергичного национал-социалистического вождя. Бои превратили Бреслау в развалины. Но горожане отчаянно сражаются за каждую пядь земли. Советы пролили просто невероятное количество крови, сражаясь за Бреслау»{736}. 28 января Ханке приказал казнить бургомистра города доктора Шпильхагена «за пораженчество». В течение 77 дней 40 тысяч защитников Бреслау сдерживали натиск 6-й советской армии. Правда, атаки советских войск не были столь решительными, как при штурме Кенигсберга, и в осажденном городе до окончания войны поддерживалось некое подобие нормальной жизни. Только 6 мая комендант Бреслау генерал фон Нихофф сдал город, а Ханке бежал.

Именно из-за бессмысленных приказов «держаться до последнего» на безнадежных позициях происходили постоянные стычки между Гитлером и начальником ОКХ Гудерианом. Конфликт между ними достиг апогея в связи с положением в городе-крепости Кюстрин, расположенном на слиянии Одера и Варты. Кюстрин, который являлся, по существу, воротами на Берлин (до которого было 80 км), оказался между двух советских плацдармов на левом берегу Одера. Северный плацдарм удерживала 5-я ударная армия генерала Берзарина, а южный — 8-я армия (бывшая Сталинградская 62-я) Чуйкова. Гитлер хотел окружить армию Чуйкова с юга, ударив от Франкфурта-на-Одере. Гудериан всеми силами пытался этому помешать, понимая, что для таких операций немецкие войска не обладают достаточными силами. 22 марта, когда Гиммлер передавал дела командования группой армий «Висла» генералу Хайнрици, для оборонявшихся в Кюстрине произошла настоящая катастрофа. Дело в том, что когда немецкие дивизии осуществляли перегруппировку для проведения намеченной Гитлером наступательной операции, 25-я дивизия покинула Кюстринский коридор раньше времени, до того, как к ней подошла замена. Берзарин и Чуйков мгновенно отреагировали на этот просчет — коридор был перерезан советскими войсками. Кюстрин оказался полностью изолирован{737}.

Для того чтобы освободить Кюстрин, Гитлер приказал 9-й армии генерала Буссе 27 марта начать наступление. Это наступление, однако, ни к чему не привело — немецкие танковые и пехотные части на голом пространстве были расстреляны 8-й советской армией. 28 марта Гитлер и Гудериан схлестнулись в споре о причинах неудач. Их полемика уже не напоминала разумное обсуждение, однако остановиться они не могли и орали друг на друга так, что офицеры и адъютанты оцепенели. Гитлер обозвал Генеральный штаб и всех его офицеров «бесхребетными и тупоголовыми идиотами, которые его дезинформируют и вводят в заблуждение». Гудериан потребовал объяснить, что значит: «вводят в заблуждение» и «дезинформируют». Разве Гелен в докладе разведки «дезинформировал» фюрера о численности советских войск? Кто оставил восемнадцать дивизий вермахта в Курляндском котле? Кто кого «вводил в заблуждение» относительно них? Гудериан спросил Гитлера, когда тот собирается эвакуировать Курляндскую армию. Стычка была такой яростной, что впоследствии никто не мог в точности вспомнить, как она развивалась. Адъютант Гудериана майор фон Лорингхофен был уверен, что шефа арестуют… Того с трудом убедили покинуть совещание, а Гитлер без сил свалился в кресло.