Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

На проводы Куйбышева собрались все командиры и комиссары, актовый зал кадетского корпуса был переполнен. В ожидании Куйбышева и Тухачевского молодые люди шумно разговаривали о самых разных вещах. Саблин, с рукой на черной перевязи, переходил от группы к группе, .меланхолически отвечал на сочувственные вопросы:

— Подстерегла белая пуля, поцеловала-таки меня, стервоза. Но ничего не попишешь, таков закон войны. А пули бояться — с волками не драться.

Никто, даже насмешливый Грызлов, не сомневался в честной ране Саблина. Комиссар услышал хохот Гая, окруженного командирами, подошел, прислушался.

— Э, нет, храбрость еще не героизм, друзья, — кому-то возражал Гай. — Храбрыми бывают и разбойники с большой дороги. Я знал одного храбреца, любого из нас за пояс заткнул бы. Однажды в самарский Совдеп явился мужчина: в двух карманах бомбы, в третьем наган, в четвертом — браунинг. И говорит Куйбышеву, что он, старый революционер, передает нам шесть тайных складов оружия. Куйбышев назначил его начальником охраны города, он проявил себя бесстрашным борцом против бандитизма. Белочехи взяли Самару, наши отступили в Симбирск, в Симбирске существовали гнезда белых

шпионов и диверсантов, с пароходами прибывали контрреволюционеры. Наш храбрец ловил шпионов, обыскивал спекулянтов, все шло чин чином. Вдруг Куйбышев узнает, что он отобранные драгоценности делит между своими помощниками. Куйбышев приглашает его для разговора.

«Золото берете? Для каких целей?»

«А когда чехи Совдеп свергнут, мы создадим партизанские отряды. Золото тогда пригодится».

«Почему должна пасть Советская власть?»

«Белочехи же берут город за городом...»

Революционный совет вынес решение: расстрелять «храбреца» со всей его дружиной. В это время белочехи подходят к Симбирску, революционный Совет решает взрывать пути в тылу противника. А для этого нужна диверсионная группа. Куйбышев предлагает послать «храбреца» с его дружиной.

«Они же приговорены к расстрелу!»

«Пусть искупят свою вину».

Куйбышев вызывает из тюрьмы «храбреца»:

«Хочешь жить — отправляйся на диверсии».

«Я свою жизнь не покупаю».

«Тогда искупи вину спасением Симбирска».

«Храбрец» задумался, потом спросил:

«Жизнь даруете и моим друзьям?»

«Безусловно».

«Храбрец» был специалистом подрывного дела. Не колеблясь он отправился в тыл противника, но белочехи уже захватили Симбирск, необходимое іь во взрыве путей отпала. Я вам про этого «храбреца» не все рассказал, но отчаянная, бесстрашная’ натура была,— закончил Гай.

— По-своему, он тоже герой,— сказал Грызлов.

— Мне омерзительны герои из мушкетеров, они совершали свои подвиги ради славы, денег да женских глазок. У людей рабочих к героизму подход по-рабочему прост. Буржуи посягают на твою жизнь-—хватай -буржуев за горло, мужики отказывают в куске черного хлеба — лупи по башкам мужиков, ( — вступил в разговор Саблин.

— По-твоему, да здравствует война города с деревней? — перебил комиссара Грызлов.

— Ты рассуждаешь как эсер. Это они трезвонят, что город пошел на деревню войной, они надеются свергнуть нашу власть, но мы-то все равно победим в мировом масштабе...

Все внимательно слушали Саблина: ведь они бредили мировой революцией.

— Диалектика, во всем диалектика! — произнес Саблин малопонятное для многих слово. — Нужно применять закон диалектики не только к классовому врагу, но и к самим себе. Не верю тем, что на словах бомбят буржуев, а на деле мечтают жить, как они. Такие обязательно станут новыми буржуями,

обрядятся в одежды поверженного врага, сочинят себе всевозможные чины да звания,—это уж как пить дать.

Т Не всегда и не во всем действует закон диалектики, товаищ Саблин,— раздался картавящий голос ЭнгельгарДта.

Все повернулись к новичку, предвкушая перепалку между ним и Саблиным. Комиссара знали как заядлого спорщика.

— Как^так не во всем? Все течет, все изменяется. Наполеоновский маршал Бернадотт был сыном конюха, а стал королем Швеции. Диалектика!

— Зато я не знаю ни одного шведского ко’оля, ставшего конюхом, отпарировал Энгельгардт. — Кстати, конюх, ставший ко олем, не подпускал к себе докто’ов.

— Это почему же?

— У него на гуди была татуи’овка: «Сме’ть ко’олям и ти’а-нам»...

Командиры рассмеялись и еще теснее окружили спорящих.

— В этой надписи тоже закон диалектики. — Саблин поправил повязку на раненой руке. Ему понравился статный, высокий человек, не лезущий за словом в карман.— Мьгс вами найдем общий язык. Вы уже получили назначение?

— Пока еще нет. Пока еще жду.

Хорошо бы в наш полк. Сдружились бы, сработались бы Не правда ли?

— Счастлив быть вашим д’угом.

В зал вошли Куйбышев и Тухачевский, и сразу воцарилась тишина.

— С сожалением расстаюсь я с Первой армией, с ее бойцами, с вами, товарищи командиры и комиссары,—заговорил Куйбышев. — Перед отъездом скажу несколько слов об историческом значении симбирского сражения. Это сражение явилось столкновением двух миров, двух классов. За нашей спиной стояли две революции, за спиной противника — старая империя эксплуататоров. Старое обречено и погибнет под ударами нового, а над симбирским сражением царил дух революции и военный талант нашего командарма. Пусть этот дух и талант сопутствуют вам в походе на Сызрань и Самару...

29

Красная флотилия бросилась в погоню за адмиралом Старком, уведшим свои суда на Каму. Азин получил приказ Реввоенсовета Республики —возвратиться в Вятские Поляны, в распоряжение нового командарма — Шорина.

Старого командарма, значит, по шапке? Давно пора! Вот

был командарм — не мычал, не телился. А кто такой Шорин?

спрашивал у начальника штаба Азин.

— Бывший царский полковник. И это все,- что мне известно— с холодной учтивостью ответил Шпагин.

204

— —і

На знакомом вокзале Азина встретили Шорин, члены Реввоенсовета Второй армии Гусев и Штернберг. Духовой оркестр сыграл «Марсельезу», в приветственных речах прозвучали похвалы по адресу Азина. Он слушал, и все в нем — от разрумянившихся щек до малиновых галифе — пело мальчишеским восторгом. Азин был очарован самим собой, но все же заметил: мужицкое, в резких морщинах лицо командарма очень сурово.

Шорин в черной суконной гимнастерке, таких же брюках, заправленных в солдатские сапоги, с суковатой палкой в руке, человек без военного фасона и форса, показался Азину грубым и черствым.

■— Вечером явиться в штаб,— приказал командарм сипловатым баском. Опираясь на палку, сел в тарантас, уехал не попрощавшись.

Не понравились Азину и