По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не отдам.
И учительница (Алевтина… а как же по отчеству? Петровна? Алексеевна? Михайловна?), славившаяся на всю школу своей непреклонностью, отступилась. Она даже перестала вызывать его к доске, потому что Кент долго не мог понять, о чем идет речь. Да и уроки в ту неделю он совсем не делал и даже не знал, что задавали на дом, и ей, видимо, не хотелось ставить двойки лучшему ученику в классе.
В один из дней той недели Кент отозвал Сергея в свой угол и возбужденно сказал:
— Сейчас я покажу тебе такое… — У него не нашлось слов выразить, что это «такое», и он торопливо схватил узкую бумажную полоску. — Смотри. У этой бумажки две стороны, да?
— Ну да, — не сразу сказал Сергей, подозрительно глядя на Кента. Разыгрывает, что ли? Как будто может быть только одна сторона…
— А можно сделать, чтобы была только одна сторона?
— Как это? — опешил Сергей.
— Ну вот так, одна. А второй чтоб не было.
— Нет, конечно, — ответил Сергей не задумываясь, настолько это было очевидно.
Кент торжествующе рассмеялся.
— Ха-ха, конечно… Ну, давай посмотрим. — Он сунул Сергею карандаш и приказал: — Проведи по этой бумажке линию. Прямо посередине.
Сергей, не понимая, зачем это нужно, провел линию. Кент, захлебываясь, торопливо говорил:
— А на другой стороне, не отрывая руки, эту линию продолжить нельзя, ведь так?
— Ну да.
— Значит, — в каком-то упоении, совершенно непонятном Сергею, продолжал Кент, — если я проведу на бумажке линию, не отрывая руки, я могу сделать это только на одной стороне, правда?
— Само собой, — все так же уверенно сказал Сергей. Это тоже было очевидным.
— Ага, запомним, «само собой»…
Кент взял точно такую же полоску бумаги и, бормоча: «Само собой, само собой», склеил ее концы, перевернув один из них. Получилось какое-то перекрученное кольцо. Кент торжествующе подал ее Сергею.
— Вот! Это называется поверхность Мёбиуса!
— Ну и что? — пожал плечами Сергей.
— А то, — отчеканил Кент, — что она о д н о с т о р о н н я я!
— Как это односторонняя? Я же вижу, что у нее две стороны.
— Ничего ты не видишь! — ликовал Кент. — Это тебе только кажется, что у нее две стороны! А ты не забыл, что сам сказал? Провести линию на бумажке, не отрывая руки, можно только на одной стороне, ведь так, да? «Само собой» — ты ведь так сказал, да?
— Ну да, я так сказал, — рассердился Сергей на этот надоедливый вопрос.
— Ну, так возьми карандаш и проведи эту линию. Точно так же, как и первую, посередине, не отрывая руки.
Сергей, посмеиваясь, взял карандаш и стал вести линию. Она сомкнулась с началом.
— Ну, теперь видишь? — спросил Кент.
Сергей сначала не понял, в чем дело, повертел кольцо в руках и с удивлением обнаружил, что линия была на обеих сторонах — и снаружи, и внутри кольца. Впрочем, у этого странного кольца, похоже, не было ни «внутри», ни «снаружи»… Но ведь он действительно не отрывал руки и, значит, не мог перейти на другую сторону…
— Видишь? — Кент даже приплясывал от восторга, размахивая руками. — Видишь? У этого кольца всего одна сторона!
— Но как же это может быть? — недоумевал Сергей.
— А вот может, как видишь!
— Да видеть-то вижу, но почему так?
И Кент вдруг перестал веселиться и озадаченно сказал:
— А я пока и сам толком не понимаю. Вот здесь объясняется, — он показал на книгу, — а я еще не понимаю, я только что прочел и решил проверить, правда ли у кольца может быть только одна сторона. Но я обязательно пойму! Но ты представляешь, — снова загорелся Кент, — до чего здорово! Стороны как будто две — и в то же время всего одна! Прямо чудо какое-то…
Сергей, вместе с Кентом еще немного поудивлявшись этому «чуду», в тот же вечер забыл о нем и потом даже не спросил, понял ли Кент, как оно объясняется. А Кент, дочитав книгу, еще долго ходил с отсутствующим видом, демонстрировал ему и Жорке разные математические фокусы и явно огорчался, что они не разделяют его восторгов. А Сергею очень скоро надоели эти фокусы, он отделывался вежливыми словами: «Интересно», «Здорово», но не понимал, как из-за этих «выкрутасов» можно забывать обо всем.
Не с той ли книги они стали расходиться все дальше и дальше? Или даже раньше — ведь Кент увлекся математикой еще чуть ли не до того, как пошел в школу. А после той злополучной поверхности Мёбиуса — и вспомнилась же она ему через столько лет! — Кент уже и не пытался объяснить, чем он занимается. Да Сергей наверняка уже и не смог бы понять его объяснений — Кент стремительно уходил вперед и, кажется, уже в шестом классе занялся высшей математикой. И скоро как-то само собой установилось, что у него своя жизнь, а у Сергея — да и у остальных тоже — своя… Конечно, многое все еще оставалось общим — дом, игры, блуждания по лесам, купания, рыбалки, — но с каждым годом это многое значило для Кента все меньше и меньше. И ко дню окончания школы они были, вероятно, уже безнадежно далеки друг от друга. Это отчетливо выяснилось после выпускного вечера. Кент тут же отослал документы в МГУ и больше всего переживал, что его могут не принять из-за его неполных шестнадцати лет. Когда Сергей сказал, что пока поступать никуда не будет, Кент удивленно спросил:
— Почему?
Сергей, помолчав, с раздражением сказал:
— А ты не видишь, что отец болеет? Не знаешь, что ему, возможно, раньше времени придется уйти на пенсию? Разве он сможет помогать нам обоим? А Ольге еще четыре года учиться — это, по-твоему, тоже пустяк?
— Я и на одну стипендию проживу, — буркнул Кент.
— Ну до чего же ты умный, прямо слушать тошно! — Сергей даже голос повысил. — Ты-то, может, и проживешь, а отец что, спокойно будет смотреть, как ты голодаешь? Да он последнее от себя оторвет, а тебе высылать будет! Надо, чтобы хоть один из нас остался.
Кент исподлобья взглянул на него:
— Ну, и что ты предлагаешь? Чтобы остался я?
Сергей покачал головой и вздохнул:
— Дурень ты… Кто об этом говорит? Я ведь, кажется, уже сказал, что никуда поступать пока не буду. А тебе прямая дорога на твой мехмат, лишь бы приняли.
— А как же ты?
— Поработаю пока на заводе, а там посмотрим. Может, на заочное пойду.
