Тайнопись - Михаил Гиголашвили

Временами бес пытался усовестить шамана:

— Зачем держать? Я малый бес, убивать не могу. Что знал — сказал, открыл, отдал. Чего надо? Нас много-го-го! Они там, на воле!

— Одной тварью меньше — уже немало! — Шаман хватал гранитный шар и чертил им в воздухе искрящийся знак, отвратный и ядовитый, как укус летучего тарантула. Бес цепенел и сникал.

Если бес начинал слезливо просить отпустить его на все шесть сторон света, шаман выразительно поглядывал на кинжал. Его он всегда носил с собой, а в пещере прятал в ножнах. Этот мстительный и подлый кинжал однажды уже сорвался с полки и отрезал бесу кончик хвоста: пошла черная кровь, седоусая крыса унесла обрубок в нору, а бес болел в шкафу с полгода.

Если он пытался неуклюже рваться с цепи, то шаман клеймил его огнем: раскалял кинжал и прикладывал к лапам. И бес с визгами уползал в шкаф, где зализывал раны, проклиная хозяина, давясь желчью и умоляя Пиркуши, подземного кузнеца, снабдить его чем-нибудь против мучителя. Но зовы малых бесов не проходят сквозь земную твердь. Никто не слышит, не хочет их слышать, а тем более оглохший хромой Пиркуши, который день и ночь где-то в своей жаркой кузнице серным молотом выбивает из людей зло, а из демонов — добро и жалость, что случайно затесались в них.

Бесконечный голод сжигал огнем. О, эти последние стоны, вздохи, всхлипы, всхрапы и вскрики людей, такие разные на вкус! О, прелесть последних дыханий, из которых сначала надо выпивать сок, а потом выедать плоть! Нет одинаковых. Да, хозяин дважды в году, зимой и летом, отпускал его на веревке в село, где умирали старики или околевал скот. Праздничное угощение! Но старческие дыхания дряблы и сухи, а звериные — горьки, безвкусны, а иногда и ядовиты! И бес прилетал распаленным и злым, с новыми силами строил козни, рвался с крюка и пытался перегрызть цепь. Но шаман был священным магом, и убежать от него бесу было не под силу.

Хозяин так ослабил его слух и нюх, что бес потерял связь с сородичами, а раньше ведь всегда знал, где на Кавказе гудят шабаши и волнуются сходки. Он был так обильно кроплен святой водой, что стал бояться всякой воды, хотя прежде любил плескаться во владениях бога Воби, который напускает ливни, когда вздумается, и с громом садится каждую ночь за свой льдистый ужин.

Раньше бес понимал мысли людей, мог внушать им прихоти похоти, ревность и злость, но бубен и колотушка отучили и от этого, выбили вон всё нутро. И двойники вышли из-под власти, а когда-то он крутил и вертел ими сколько угодно, не пуская обратно в тела или воруя их тени, или водя по округе, или мороча кликами и разными голосами.

Иногда он пытался наступать на шамана. Распалившись, в голос брехал:

— За что цепь? За то, что бес? И свинью режут не так, а жарить! Смотри, царь Бегела будет мучить! Сучить-щучить! Мука! Мукота! Мучища-ща!

Но шаман только стегал его плетью из буйволиных хвостов, оглушая колотушкой и воем рожка:

— Пошел в шкаф, проклятый заика!

Случалось, бес начинал по-другому, издалека:

— Ты — такой же, как я! Еда, питье, нужда, спать. Моя случка при луне, а твоя — всегда-да-да. Скучно в горах-ах? Иди назад, меня пусти! Вот, сделаю тебя шейхом в Аравии! Или: визирь в Каракоруме! Питиахш Керасунта! Владеть Диоскурией! Золото, рабы, бабы, избы, лбы — твоё-ё-ё! — врал он и знал, что врет — ничего этого сделать он не мог, это было под силу только большим демонам; знал это и шаман.

Сейчас бес нутром чуял, что с хозяином что-то неладно. Что плохо для людей — то хорошо для бесов! И он довольной тихой сапой бесшумно отполз в угол, где скромно улегся ждать.

Воловья шкура хлопала и зловеще надувалась на ветру. По пещере гуляли сквозняки и свисты. Шаман ворочался на бараньей подстилке. Как-то странно икал, рыгал, коряво проговаривал гневные звуки и целые фразы, глядя невидящими глазами на двойника в упор. С губ летела пена и сукровица. Двойник отводил глазницы, ёжился, отсвечивая голубым. Бес в волнении слонялся по пещере, сторонясь наскальных знаков и отшатываясь от опасной полки, с которой слышалось шипенье шара и глухой шепот ножен.

Вдруг шаман сел, слепо повел головой и проревел несколько дробных, утробных слов. И двойник вмиг исчез — только заскрипела воловья полость да упал кусочек камня. Шаман повалился навзничь и затих. А пламя в плошке задергалось, хирея и угасая.

Не растерявшись, бес плюнул на огонь. И он погас. Вервь ослабла. Не отрывая глаз от полки, опасливо пятясь и пялясь на молчаливое тело хозяина, он кое-как вылез наружу. Слежавшиеся крылья чуть не подвели его, но он судорожно задергал ими, со скрипом раскрывая во весь размах, и заковылял к откосу. Онемевшие лапы скользили по проледи. На ходу он изогнулся, перекусил веревку, увеличил прыжки и рывком снялся с обрыва. Вскачь прочь в ночь!

Бес мчался на восток. Бежать в Индию надоумил его один старый дух, калека-кадж, с которым он успел как-то пошушукаться в кустах, пока хозяин собирал маковую слезу для своих мазей и снадобий. Этот плешивый колченогий старикан сказал, что бежать надо прямо в Индию, где легко затеряться среди всякой нечисти:

— Если удерешь — то держи путь на восток! Здесь, на Кавказе, шаману известны твои пути. А в Индии, Большой Долине, можно надежно укрыться от мучителя!

Бес запомнил совет и сейчас мчался, огибая утесы и пересекая ущелья. Воздушные омуты свистят и грохочут как камнепады. Пар слоист и курчав. Он летел уже долго и с непривычки устал. Крылья стали неметь, скрипеть и гнуться. Трещали перепонки. Он выворачивал морду назад и чуть не столкнулся с тучным и рыхлым демоном — тот вихрем просвистел мимо, проклиная всё на свете:

— Огонь, пожар и жар!

Бесу были знакомы эти ленивые демоны дымов, которые вечно коптятся над кострами, где жарят и смолят. Они жиреют от запаха крови, купаясь в дымах, как в прибое. Жируют без дела и знают места, где есть поживиться зазря. Но не до них сейчас! Воля! Свобода! Не плен!

Он мчался, ошеломленный. Внизу дымились воды, сверкали скалы, плыли поля. Над Памиром, заглядевшись на блесткие ленты льда, он врезался в неизвестно откуда взявшегося орла. Тот камнем пошел вниз, теряя в агонии перья и клокоча в предсмертном бреду, но бес не стал гнаться за его последним вздохом, а ушел в зенит и начал парить над горами, выбирая место, где можно найти пищу и отдых. Круто свернул вниз. На окраине села сложил гудевшие крылья. Стал внюхиваться в эфир.

Вон там умирает человек! Бес перемахнул через забор во двор, где горел костер, а из дома слышалось гнусавое пение. Жрецов и колдунов он ненавидел: они всегда рядом со смертью и мерзкими уловками отгоняют его от легкой добычи. Обогнув костер, он неслышно проник в дом.

На кровати лежало что-то малое, серое, седое, морщинистое. Всюду — краснорожие и толстобрюхие божки. На полу сидят два жреца. Один, с красной крашеной косой, встревоженно поднял голову, когда бес вполз внутрь. Вообще-то бес невидим для простого люда, но ведуны могли третьим глазом различать его облик и оболочку. Поэтому лучше замереть, затихнуть, оглядеться. Но жрец, потрогав взглядом пустоту, принялся читать свои заклинания. Его белая хламида была расшита камнями и разрисована черными узорами, угрожающими на вид и нюх.

Рядом другой жрец, под красной маской в колокольцах, время от времени трубил в рожок, щелкал по барабану, открывал и закрывал свитки. Они вели душу к последнему исходу. Сейчас лучше их не трогать. Но зачем они иногда изо всех сил дудят в длинные костяные трубы?.. Таких огромных труб бес никогда не видел. Не из человечьих ли костей?..

От заунывного воя нагревалась башка, по крыльям сновали мурашки, в зобу спирало. Алая грубая маска жреца подмигивала и корчила рожи, наводила тоску. Кто ж не знает, что для бесов опасней всего маски, шумы и огонь!.. Но куда скрыться от рыков, звонов, гримас? Бежать? Нет, он пересиливал себя, зная, что час близок. Надо только скорчить рожу пострашнее, чтобы испугать и ускорить исход.

Вот седое существо увидело его. Захлебнулось ужасом, заворочалось, заурчало. Изо рта потекла струйка крови. Ухватив последнее дыхание, бес стал выматывать его из хилого тела, впавшего в тряску. Вырвал целиком и начал глотать.

Жрецы повскакали с мест, заколотили в бубны, завопили:

— Хит-пхет! Хит-пхет! — и стали пальцами раздвигать родничок на черепе смертника, помогая запуганной душе выбраться наружу.

Но бес уже торопливо доедал комковатые, с гнильцой и желчью, старческие всхлипы. Скоро всё было кончено. Пятясь и опрокидывая божков, он покинул дом и двор, где голосили измазанные грязью женщины, скулили псы, плакали дети, а из-за плетня по-бараньи пялились соседи-крестьяне.

Взревев, он взмыл вверх и полетел над белой пустыней облаков. Вспомнил рассказ колченогого каджа о том, как однажды, заблудившись после шабаша, тот долго летел над океаном, вконец обессилел от голода и вдруг встретил последнее дыхание кита, такое огромное и плотное, что он, оседлав его, полетел на нем дальше, отрывая и пожирая пенные куски. Еще плешивый старикан говорил, что очень вкусны дыхания слонов — они не прозрачны, а молочно-белы. А дыхания священных коров, оказывается, вкусом напоминают разведенный в росе мед! Скорее в Индию! Там ждет еда и хорошая жизнь!