Прикосновение - Колин Маккалоу

– Богатые нехристи! – поправил Ли, удаляясь в свою комнату.

«Все-то он понимает, хоть и провел полжизни вдали от родины, – думала Руби, удивляясь тому, что в комнате по-прежнему ощущается присутствие Ли. – Он меня затмил, я и не думала, что он такой огромный… Странное сочетание Суна и меня. Ли, мой Ли!»

Ненадолго заглянув в детскую, Элизабет вернулась к себе и села к окну. Но пейзажа с лесом и горами не увидела: перед ее мысленным взором стоял Ли Коствен у Заводи – воплощение красоты, мужественности и безграничной свободы. «Много лет я бывала у Заводи, но мне и в голову не приходило сорвать одежду и порезвиться вместе с рыбами, на время стать одной из них. А ведь Заводь неглубока, да и я могла бы держаться на мелководье. Я могла познать то, что сегодня познал он… Ох, Элизабет, хоть себя-то не обманывай! Ты ни разу не искупалась в Заводи потому, что просто не могла. Не тебе резвиться вместе с рыбами даже в свободные дни, когда ты уезжаешь кататься на Кристал. Ты накрепко привязана к мужу, которого не любишь, и к детям, которых любишь, но считаешь чудовищами, и все они – словно свинцовые гири на твоих ногах. Так что живи своей жизнью и забудь про Ли Коствена!»

И все-таки прихорашивалась она сегодня тщательнее, чем обычно, выбрала платье из бледно-голубой тафты, с пышными оборками на груди и крошечными рукавами-буфами, едва прикрывающими плечи. С недавних пор Элизабет по совету Руби начала брить подмышки. Руби заявила: «Все эти заросли, которые видны, стоит только поднять руки, безнадежно портят впечатление от самого роскошного наряда. Жемчужина умеет пользоваться бритвой – прикажи ей побрить тебе подмышки, Элизабет. Кстати, и потеть будешь меньше, и пахнуть лучше».

– А как быть с зарослями там, внизу? – рискованно пошутила Элизабет.

– Ну, там я не бреюсь – когда щетина начинает отрастать, зудит невозможно, – просто подравниваю ножницами, – не моргнув глазом ответила Руби. – Колючая борода между ног никому не нужна, – она рассмеялась, – если она не мужская!

– Руби!

«По крайней мере благодаря Руби я кое в чем разобралась», – думала Элизабет. Вот так… С голубым платьем чудесно сочетались украшения с сапфирами и бриллиантами: диадема, серьги, ожерелье и два широких браслета. Возводить на голове модные вавилонские башни из валиков Элизабет не стала – просто заплела косу и свернула ее на макушке. Она не стыдится своих ушей и шеи, так зачем уродовать себя громоздкими прическами? Капелька духов с ароматом жасмина – и она готова предстать хоть перед всей англиканской церковью Кинросса.

Но церковь, конечно, не выдержит конкуренции с двумя самыми высокопоставленными особами города, если не всего Нового Южного Уэльса.

– Увы, ваше преосвященство, мой муж в отъезде, – сказала Элизабет епископу, – но я сочла своим долгом устроить в Кинросс-Хаусе званый ужин в честь вашего первого приезда в город.

– Да-да, благодарю, – забормотал епископ, потрясенный элегантностью, красотой и утонченностью хозяйки дома.

– Добро пожаловать, Ли, – обратилась Элизабет к сыну Руби, который выглядел так, словно и не подозревал о существовании старых штанов и рубашек с закатанными рукавами. Его смокинг был сшит на Сэвил-роу и по последней моде дополнен галстуком-бабочкой из шелковой парчи. Элизабет пришло в голову новое определение для юноши – «высокомерный», однако он излучал то же обаяние, что и Руби, и в мгновение ока сумел найти общий язык с епископом. Семейство Коствен беззастенчиво пользовалось своим обаянием – что мать, что сын.

Элизабет усадила епископа Кествика справа от себя, а преподобного Питера Уилкинса – слева, остальные гости разместились друг напротив друга за длинным столом, накрытым на одиннадцать персон. Место Александра напротив Элизабет осталось незанятым. Минуту она колебалась, размышляя, не посадить ли туда Ли, но передумала – в конце концов, ему еще нет даже восемнадцати. Что не преминул заметить епископ:

– Не слишком ли вы молоды, сэр, чтобы пить вино?

Ли заморгал и одарил сановного гостя самой приветливой из своих улыбок.

– Иисус был евреем, – отозвался он, – а в его времена считалось, что вино полезнее воды. Полагаю, после обряда посвящения в мужчины, бар-мицва, он пил вино – то есть в свои двенадцать или тринадцать лет. Разумеется, пока ему не исполнилось шестнадцати, вино разбавляли водой. Милорд, вино – дар Божий. Разумеется, если потреблять его умеренно. Обещаю вам, я не захмелею.

Этот ответ загнал епископа в тупик, поскольку был дан учтиво, но твердо.

Широко усмехаясь и поблескивая зелеными глазами, Руби подмигнула сыну и едва слышно произнесла:

– А ведь ты его поимел, Ли!

«О господи, – Элизабет прочла по губам Руби эту фразу, – только бы ужин прошел благополучно! Нет, усадить за один стол семейку Коствен и епископа англиканской церкви – значит накликать беду».

Сегодня повар Чжан был в ударе и приготовил великолепный ужин: французское мясо по-деревенски с маринованными трюфелями, филе солнечника на гриле, неизменный шербет, телячий ростбиф и мороженое с маракуйей.

– Изумительно, бесподобно! – воскликнул епископ, отведав десерт. – Но как вы сохранили его холодным, миссис Кинросс?

– Благодаря холодильникам, ваше преосвященство. После того как мистер Сэмюел Морт выстроил в Литгоу холодильный завод, мой муж оценил это полезное новшество. Раньше я часто мечтала о куске рыбы, а ее здесь нет. Теперь мы возим рыбу из Сиднея, не боясь, что в дороге она протухнет.

– Здесь тоже водится рыба, – заметил Ли, за обе щеки уплетая угощение, но не забывая о светских манерах. Трудная задача для семнадцатилетнего юноши с отменным аппетитом.

– Да нет, что ты, – вмешалась Руби.

– Уверяю, мама, рыбы можно наловить и здесь. Как раз сегодня я видел ее, пока бродил по бушу. Рыбы полно в маленькой заводи выше по течению. – И он повернулся к Элизабет с улыбкой, способной растопить лед – но почему она до сих пор не растаяла? – Вы наверняка знаете это место, миссис Кинросс. Я вышел к заводи по утоптанной копытами тропе – очевидно, это вы приезжаете туда верхом.

«В обществе он не считает приличным звать меня по имени. Разумно».

– Конечно, я знаю эту заводь и видела там рыбу, Ли. Но как бы мне ни хотелось рыбы, я бы не стала ловить ее. Эти рыбешки такие свободные. Непуганые, радостные. Сегодня они выскакивали из воды?

Ли вдруг густо покраснел:

– Э-э… кажется, нет. Наверное, я их распугал, притворяясь большой рыбой.

«Кажется, я разгадал китайскую грамоту ее натуры. Китаец разгадал китайскую грамоту – неплохой каламбур, даром что случайный. Она завидует рыбкам, не чувствует себя свободной, ее жизнь безрадостна. Этот дом и ее жизнь – тюрьма, откуда нет выхода. Несчастная Элизабет! Интересно, сколько ей лет? Трудно определить возраст женщины, особенно если она принарядилась. Маме за сорок, но Элизабет гораздо моложе. Тридцать два? Тридцать три? «Она идет во всей красе – светла, как ночь ее страны»[5]. Откуда Байрон знал, какие они, австралийские ночи? Забыть ее невозможно, но она недосягаема. Такие, как я, для нее не существуют. А Александр?»