Сетевые публикации - Максим Кантор

Интонация упрека российской истории отработана, как и реакция американца на разговор о том, что и в Америке не все гладко. Стоит вспомнить о войне в Ираке или о маккартизме, как собеседнику полагается прикрыть глаза и устало сказать: «А еще у нас негров линчуют». Этот аргумент (ну в самом же деле — абсурдно! негров-то уже давно не линчуют!) всегда работает.

В истории, разумеется, все обстоит сложнее: Америка действительно истребила коренное население индейцев и долгие годы практиковала работорговлю, а затем и суд Линча. В этом нет ничего хорошего, это отвратительное пятно в истории, отменить невозможно. Точно так же — никто не сказал, что иметь особый путь развития — это значит непрестанно получать подарки.

Путь у России есть, и он не легкий. Никого не удивляет, что Греция отпадает от некоей универсальной безразмерной концепции — так вот и Россия в нее тоже не вписывается. Надо сказать, что не только русский путь неясен — неясен путь вообще, любой путь неясен, пока его не пройдешь. Собственно говоря, западная философия последних трех веков в разных словах описывала нам конец западного пути. И, принимая во внимание работы первых мыслителей Запада, задавать вопрос о несостоятельности пути соседей — ну, как минимум, знак невежества. Пути ясного и проторенного — нет вообще, в принципе нет. А вы не знали этого факта? «Одна просторная, дорога торная — страстей раба, по ней громадная, к соблазну жадная идет толпа» — не так уж давно было написано, однако забыли, и постоянно указывают на торную дорогу. К спасенью узкий путь и тесные врата — незнакомо такое выражение? Или благостность общемировой картины натолкнула на мысль, что вообще-то некий торный светлый путь имеется, просто Россия упорно на него не желает становиться?

Ответ на стандартную мещанскую реплику: «осталось только выяснить, куда ведет путь России — ха-ха!» — очень и очень прост.

Звучит ответ так: в течение последних сотен лет путь Запада вел к мировым войнам. XX век показал этот путь — яснее некуда. Если вопрошающему мнится, что это очень интересный путь, то у вопрошающего проблемы с психическим здоровьем. В течение своей истории особое предназначение России состояло в том, чтобы «служить щитом меж двух враждебных рас, монголов и Европы».

Это не Блок придумал, это не дремучее славянофильство, это, увы, сухая констатация исторического факта. Трижды России выпала миссия гасить мировые пожары. Причем, гасили дорогой ценой — а впоследствии Россию упрекали в том, что она много народу положила на полях Европы, не считала людей. Было такое — и это был особый путь, не слишком приятный. Узкий путь, что называется.

Одной победы над Гитлером хватило бы для исполнения предназначения — и если кому-то неясно, что нацизм остановила Россия, то этот человек — неграмотный в истории болван.

Но было и другое, что определило особый русский путь. России также выпала миссия продемонстрировать — и в течении 80 лет удерживать — специальную форму народного общежития. Это был строй неудобный, для кого-то страшный, спорный и несовершенный. Но это был необходимый исторический опыт — необходимый не в том смысле, чтобы так никогда не поступать (как любят говорить мещане, которые работают в глянцевых журналах на деньги крупных нефтяников) — а необходимый потому, что всякий опыт заботы о большинстве, даже не вполне удачный опыт, очень важен для человечества, имеющего опыт заботы лишь о меньшинстве.

Ничего более важного, нежели этот опыт и победа над нацизмом — в истории XX века не случилось; и можно сколько угодно кривиться на особый русский путь — но он вот таков. им вообще-то следует гордится.

Поиском национальной идеи занималось правительство Троекурова-Ельцина, когда, восстав с бодуна, мятежный секретарь обкома требовал смысла в жизни — они искали, но не обрели. Им в это время сообщили авторитетные источники, что особого пути и национальной идеи ни у кого не имеется, а есть некая интернациональная идея, причем это не гуманизм, но свободный рынок.

Авторов этого феноменального утверждения до сих пор числят в мыслителях, вместо того, чтобы изолировать от общества в доме для умалишенных.

Национальная идея у России безусловно есть, формулируется она предельно просто. Связана она с географическим и историческим развитием страны, с тем фактом, что нищего, замерзшего и бесправного населения в сто раз больше, нежели людей привилегированных. Соответственно, национальной идеей является взаимная ответственность, единство с теми, кто не в состоянии защитить себя. Знаменитая триада «православие-самодержавие-народность» — описывала лишь одно из возможных прочтений этой национальной идеи. Если для Америки или Англии — в силу исторически сложившихся обстоятельств, национальной идеей является индивидуальная свобода, то для России национальной идеей является защита униженных и оскорбленных. И говоря шире — защита другого вообще. Россия не живет для себя, это ее беда и это ее счастье. Это и есть ее особый путь. Этой идеей были озабочены Толстой, Достоевский, Маяковский, Пушкин, Петров-Водкин, Филонов, Соловьев, Вернадский, Суриков, Ключевский.

Понятно, что такой путь не может вызвать сочувственного понимания у человека, чей бойкий разум устремлен к обладанию сокровищами мира, причем явленными не в праведности и знаниях — а в вещах более осязаемых.

Если направление развития более привлекательное для людей практической складки: приватизация природных ресурсов, частная собственность на недра, и так далее.

А какой из этих путей считать достойным — личное дело каждого.

Балдеешь, падла? (17.05.2012)

Есть такой анекдот. Вышел из тюрьмы урка, идет по улице. Весна, солнце, хочется новой чистой жизни. Видит: девочка в песочнице играет. Подошел, погладил, говорит: Балдеешь, падла?

Соль анекдота в том, что раскаявшийся преступник не владеет словарем, пригодным для новой жизни.

Так и с миром. Вообразить, что новые хорошие победят старых плохих не получается, потому что новых хороших — нет.

Художественного авангарда больше нет, не существует в природе. Авангард был задуман как язык свободно меньшинства, а стал языком сервильного большинства. Авангард был задуман ради изменений мира — а существует ради стабильности и нужд декорации. Авангард звал к социальной справедливости, а стал предметом рынка праздных богачей. Одним словом, авангард изменился до противоположности.

И пес с ним, не жалко. Но хуже то, что авангард был языком сопротивления — и вот этот язык присвоили власти. А другого языка сопротивления нет, не существует.

Возникла смешная ситуация: борец открывает рот, чтобы спеть «Интернационал», а у него изо рта вырывается «Боже царя храни».

Некогда Маяковский написал про улицу, которая «корчится безъязыкая — ей нечем кричать и разговаривать». Вот и сейчас так: был язык, да скурвился.

И с интеллигенцией не лучше.

Русский интеллигент появился как адвокат бессловесного народа, как защитник униженных и оскорбленных перед властью и богатством. Интеллигент стоял между сильными мира сего — и народом, и защищал народ. А потом передумал. Кончилось дело тем, что образованные люди подались в обслугу к богачам и власти — и народ для них стал балластом. Название «интеллигент» существует — но обозначает только то, что данный индивид не умеет ничего делать руками. «Был класс да съездился», сказал некогда Шульгин про дворянство. Так и интеллигенция: была — да скорпоративилась.

И совсем плохо обстоит с так называемыми левыми радикалами.

То есть, некое движение, именуемое «левым» существует, и даже партии анархистов или коммунистов имеются, радикальные взгляды высказывают: мол, даешь общественную собственность или еще что-то такое судьбоносное — но это все клоунада.

Ни левых теоретиков, ни левых философов в мире сегодня практически нет. Ведь это же аховая работа требуется, столько вещей надо продумать.

Есть 94-летний великий историк Эрик Хобсбаум, он начинал как марксист, но быть марксистом — не значит быть левым, это просто значит не быть идиотом и понимать, что Маркс — такой же мыслитель, как, например, Гегель. Эрик Хобсбаум — обыкновенный академический ученый; масштаб ставит его вне партийности.

Есть, конечно, более оживленные деятели. Например, имеется Славой Жижек — который называет себя философом и ездит по семинарам, но он никакой не философ, а обыкновенный болтун, а возможно и сумасшедший. В голове у Жижека — каша (извините мне каламбур), он такой же точно философ, как московский концептуалист — художник. Это крайне типичный пример. За прошедшие тридцать поганых лет левые болтуны научились себя продавать правому рынку — то есть, привыкли участвовать в научно-популярных дискуссиях, посещать биеннале, хавать подачки от галеристов и прочего жулья. Они очень хотели безопасной славы бунтарей, приучились быть на подтанцовке, бойко врать про социализм, — и получать от правых гонорары. Это развратило левый дискурс совершенно.