Мент - Андрей Константинов

И верно — через день бутылку водки притащил.

А Гамбургер — он Гамбургер и есть. По трем отрядам уже прошелся, нигде не прижился. Везде стучал, закладывал и просто мутил воду, стравливал людей. Причем зачастую совершенно бескорыстно. Из любви делать пакости… Такой вот человек, и его уже никак не переделаешь. Не гадит — сам не свой ходит, мрачный, серьезный. Ну а сделал гадость — сердцу радость. Ох, немного человеку для счастья надо! Спорят мыслители, спорят: что есть счастье?… ан вот оно! И не нужно никаких сложных морально-этических категорий привлекать. Нагадил — душевное ликование, восторг, ощущение полноты жизни. Простое, так сказать, человеческое счастье. Высокий душевный порыв. Жаль только, что не всякому дано… ну уж это — извините.

А Гамбургер — он Гамбургер и есть. Хоть и предупредил его Зверев: будешь у меня воду мутить — зарою! — все равно… гамбургер! Ну не переделаешь. Сначала до Сашки дошли разговоры, что он, завхоз, занимается поборами в отряде. Он промолчал. Тем более все знали: не тот человек Зверев. А потом — еще случай. Зачастил к Сашке с угощением один зэк. То пришел со своим кофе и шоколадом: давай, мол, Александр Андреич, кофейку попьем… — Ну, давай.

А потом снова пришел, опять с шоколадом. Да еще и норовил оставить после себя целую плитку.

— А ну-ка, Толян, — сказал Зверев, — постой. Что-то ему в поведении Толяна не понравилось.

— Ну-ка, постой, — сказал Зверев. — Что случилось? Что это ты меня начал шоколадом подкармливать? А?

Заключенный помялся, помялся, но Зверев спрашивать умел. Школа за плечами была та еще. И рассказал Толян, что Гамбургер его по-товарищески предупредил: на тебя чего-то завхоз взъелся. Зуб точит, собирается в черную литейку перевести. А уж Зверев такой человек, что коли решил сожрать — сожрет! И к бабке не ходи.

Сашка рассвирепел и пошел прямиком к Гамбургеру. Наверно, этого делать не следовало. Но у всякого человека есть предел… Он ворвался в будку, где стоял на вахте слюнявый сволочишка, и спросил почти дружелюбно:

— Валера, ты знаешь, что я на поселок скоро ухожу?

— Конечно, Андреич, — ответил Гамбургер псковский. — Очень рад за тебя.

— Рад, значит? — еще более дружелюбно спросил Сашка. Внутри все кипело. Он понимал, что поступает неразумно, но…

— Очень рад, Андреич… Ты уж свое-то на зоне отбухал. Пора и послабление тебе получить.

— Пора, Валера, пора. Но я на поселок не попаду.

— Что так? — удивился Гамбургер. Искренне удивился, губами зашлепал, подбородками затряс. — Что так, Александр Андреич?

— А я, Валера, завтра в ШИЗО сяду. Суток на пятнадцать.

Гамбургер выпучил глаза.

— Да за что?

— А за то, хорь вонючий, что я сейчас разобью тебе морду. От всей души, с удовольствием. И с легким сердцем пойду в ШИЗО.

…Бежал толстый Гамбургер неожиданно быстро. Видимо, страх силы придавал. Он промчался мимо пары офицеров охраны. А через секунду мимо них пробежал Зверев. Офицеры удивленно переглянулись, что-то выкрикнули вслед. Что, Зверев не расслышал.

Гамбургер добежал до административного корпуса, сунул пятерню в блок кодового замка и безошибочно набрал нужную комбинацию. Видно, что ты часто здесь бываешь, подумал Зверев со злостью. Когда он сам влетел в помещение, Гамбургера уже нигде не было видно. Ряд закрытых дверей и пустой коридор… Проще всего было бы плюнуть и уйти. Вместо этого Зверев прошел по коридору, прислушиваясь к тому, что происходит за дверьми. А там ничего не происходило — персонал уже разошелся по домам. Тихо… пусто. И только за дверью кабинета зама начальника по безопасности и режиму звучали голоса. Один — спокойный, негромкий. Другой — возбужденный, захлебывающийся.

Безо всяких сомнений Зверев распахнул дверь.

— Вот он! — вскрикнул Гамбургер тонко. — Вот он!

— Зверев! — резко сказал зам по БР. — Спокойно, Зверев. Ты что, пьян? Совсем оборзел? В кабинете заместителя начальника драку устраиваешь?

— Я, Михаил Петрович, — начал Зверев, медленно приближаясь к Гамбургеру, но замнач прервал его:

— Отойди к двери. Стой там. Что случилось? Ты можешь мне объяснить?

Сашка немного пришел в себя. Ситуация, конечно, складывалась идиотская… Объяснил, как мог. Может быть, излишне эмоционально. Но зато успокоился немного, остыл. На Гамбургера не смотрел — противно.

— Ладно, — сказал зам, — иди, Саша. Завтра разберемся.

— Да что же вы его отпускаете? — пискнул Гамбургер. — Его в ШИЗО надо.

— Помолчи, Кривцов, — ответил зам. Зверев не спеша вышел на улицу, закурил. Злость проходила.

Придурка Гамбургера он не тронул. Побрезговал. Но настоял, чтобы его перевели из отряда. Последствий инцидент не имел. А уж когда переходил Зверев на поселок, зам по БР рассказал ему остальное. Гамбургер тогда убеждал его, что Зверев — беспредельщик и обязательно его, невинного и беззащитного Гамбургера, искалечит… О, этот Зверев такой! Его обязательно надо в ШИЗО. Вы войдите в положение, Михаил Петрович. Я ЗА ПРАВДУ СТРАДАЮ.

Михаил Петрович в положение вошел, ответил:

— Да как же ты, Гамбургер, не можешь понять простой вещи: чтобы посадить, нужно действие! За одно желание совершить нечто сажать в ШИЗО нельзя. А вот когда искалечит, тогда — не волнуйся! — посадим.

Кстати, о слепоте случая… Однажды теплым апрельским вечером, когда душа волнуется от весеннего куража и остро, почти неуловимо пахнет оттаявшей землей, а небо над тринадцатой зоной голубое, чистое и бесконечное… И почки на вербе набухают, как соски у кормящей матери… И звучит в воздухе шепот: идет зеленый прокурор…[26] Вот в один из таких вечеров несколько зэков отдыхали, сидя на ступеньках у входа в помещение отряда. Курили, смотрели на маленькую вербу — единственное деревце в локалке[27] 16-го отряда. Сидели, нежились, трепались… О чем? Ну сам подумай: о чем могут говорить несколько праздных мужиков весенним вечером? Когда кровь бурлит в жилах. Когда хочется любви… высокой Любви. Но и плотской тоже.

Ты все уже понял, наш проницательный читатель, Именно о плотской любви они и говорили. Обнорский загнул одну из своих хохм на эту тему. Таких рассказов у него было в запасе изрядное количество. Рассказывать он умел хорошо, слушали его всегда с удовольствием.

…Обнорский рассказал баечку, посмеялись. Зверев, улыбаясь, сказал:

— Тебе бы, Андрюха, все эти истории записывать нужно.

— Зачем? — спросил Андрей.

— Как зачем? Издать… издать отдельной книжкой. Видишь — люди слушают тебя с интересом. Значит, и читать будут с интересом.

— Может, когда-нибудь и соберусь, — ответил Обнорский, пряча улыбку в бороду. — Только не знаю, когда еще это будет… и будет ли вообще.

— А я вот разок видал книжку рукописную, — сказал один из зэков. — Старинную, с рисунками… почище всяких пентхаузов будет, ну!

Этот зэк тоже был из питерских. В прошлом — мент, потом — охранник у одного банкира. Голова, шея и плечи у этого двадцатипятилетнего мужика походили на усеченную пирамиду. Новые русские почему-то считали, что чем более гориллообразным выглядит охранник, тем круче… В этом отношении бывший мент Вова мог считаться почти эталоном.

— А что за пентхауз-то рукописный? — небрежно спросил Зверев.

— О! Крутизна. Шефу моему подарили… Он — ну! — такие штуки коллекционирует, ну, типа любитель.

— Дак ты сам-то видел? — опять спросил Зверев.

— Ну! Конкретно. Старинная вещь. И рисунки, бля, вручную сделаны. Там то барин горничную дерет, то барыня с лакеем хороводится… ну! А то баба бабу приставным х… мастрячит во все дыры… ну!

Гориллоподобный Вова жизнерадостно заржал. А Сашка Зверев вдруг побледнел, напрягся.

— С ятями альбом? — спросил он Вову.

— Чего? — не понял гориллообразный ну.

— В тексте есть слова с твердыми знаками на конце? — терпеливо объяснил завхоз.

— Ну!

— Болт гну, — резко сказал Сашка. — Книга в переплете?

— Ну… в этом… в переплете типа, ну.

— Какого цвета? Переплет какого цвета?

— Ну, такой… красный с коричневым. Старинный.

В теплом вечернем воздухе над тринадцатой зоной прошелестел ветерок. Негромко рассмеялась женщина с коралловыми губами. Вдоль позвоночника у Александра Зверева побежали мурашки. Он сидел с изменившемся лицом, смотрел на гориллообразного Вову и молчал. Слева на Зверева с тревогой смотрел Андрей Обнорский. Зябко куталась в апрельский вечер верба.

Андрей ощущал, что с Сашкой что-то происходит. Он хотел спросить: что, мол, Саня?… но не спросил.

Дотлевающая сигарета обожгла Звереву пальцы. Он выругался, бросил окурок под ноги и растоптал. Зэки посмотрели на него удивленно — такого завхоз и себе не позволял, и с других спрашивал строго.

Зверев встал. Длинная — в лучах садящегося солнца — тень завхоза пересекла дворик, упала на красноватую, как бордово-коричневый переплет рукописного порноальбома, вербу… было очень тихо.