Будь моей - Лора Касишке

Он говорил так увлеченно и от него так замечательно пахло — травой, листьями, солнцем, — что я понемногу, пусть не сразу, постепенно, но все же пришла в себя. Превратилась в нормальную женщину, за рулем белой машины, которая заехала за сыном-студентом, подрабатывающим в летние каникулы, и везет его домой, в свой чудесный пригородный дом, переделанный из бывшей фермы, в дом, где все идет по раз заведенному порядку и будет так идти всегда (в этом-то вся прелесть, потому что теперь все кончено).

За ужином — курица-гриль, магазинный картофельный салат, хлеб из пластиковой упаковки, пестревшей уверениями о его пользе для здоровья (не содержит насыщенных жиров, зато полно клетчатки и кальция, что стимулирует работу сердца), Джон с Чад обсуждали гольф, охоту, уход за живыми изгородями и саженцами. Время от времени Джон бросал на меня взгляд через стол, задерживаясь на пару секунд на лице. Я отвечала ему тем же, и он тут же опускал глаза на тарелку или побыстрее переводил их на Чада — застенчиво, словно нашкодивший ребенок, получивший выговор и мучительно гадающий, когда его простят.

Неужели это то, о чем я подумала, мучилась я вопросом.

Робкий вид Джона, казалось, опровергал мои опасения. Ну да, кое-что действительно произошло, но ничего непоправимого. Досадное недоразумение, не больше. Достаточно принести извинения, и все будет улажено.

«В этом-то вся и прелесть», — в который раз повторяла про себя я.

Но если это?..

На протяжении двадцати лет Джон был в семье человеком, который всегда точно знал, где в подвале хранится коробка с предохранителями, как при разряженном аккумуляторе завести машину при помощи щипцов, когда вносить плату за дом, кому звонить, если вышла из строя отопительная система, как вытащить занозу из пальца, куда прятаться при штормовом предупреждении (в чулан, в удушливую тесноту пальто, в их шерстяной уют) и что делать, чтобы, пока отключено электричество, в холодильнике не испортились продукты.

Все эти двадцать лет именно Джон решал в нашей семье финансовые вопросы и поддерживал в приличном состоянии дом. Джон устанавливал таймер на смягчитель воды, отыскивал в саду осиные гнезда и опрыскивал их ядом, не подпускал белок к чердаку и не давал им перегрызть проводку и спалить дом дотла — до мелкой белой золы, которая просачивается сквозь пальцы.

Может, потому он и решил, что лучше всех знает, что надо делать в данной конкретной ситуации?

Знать-то он знает. Но вот сделал ли он это? Неужели это возможно? Неужели я двадцать лет замужем за человеком, способным на такое, и не подозревала ни о чем?

Он заметил, что я смотрю на него, и, кажется, удивился напряженности моего взгляда. Улыбнулся, и эта улыбка пронзила меня предвосхищением счастья, словно я увидела ее впервые. Неужели этот незнакомец — мой муж?

Меня охватил ужас. Как это могло быть, что, прожив с этим человеком бок о бок столько лет, я не догадалась, какая неистовая и дикая страсть сжигает его изнутри?

Джон?

Я поняла, что совсем его не знаю.

Да, передо мной незнакомец. Мой личный незнакомец. Чтобы удержать меня, он убил моего любовника.

Утром, когда Джон уехал на работу, я еще спала. Слышала, как вдали выла собака. Вой доносился с участка Хенслинов.

Куйо? Рвется назад?

Высадив Чада возле конторы Фреда, я направилась в центр.

О том, чтобы вернуться домой, не могло быть и речи. Пока мы заканчивали завтрак, вой Куйо перешел в яростный лай, как будто Хенслины привязали его к столбу, а вокруг разложили костер. Отчаянный, неослабевающий вой. Слушать его не было сил. Ладно, когда-нибудь это кончится, но, конечно, не сегодня. Слишком тепло. К десяти утра термометр поднялся уже до девяноста градусов[9]. Куйо сбесился от жары. И от запаха. Лучше уж поеду на работу. Расставлю по полкам и стеллажам книги, которые оставила валяться где попало. Проверю почту. Посижу одна в кабинете. Попробую подумать. Меня поразило, как я вообще способна что-то делать. Например, вести машину. Размышлять. Главным образом о будущем — при условии, что у нас есть будущее. Странно, но я собиралась жить дальше, как будто случившееся ничего вокруг не изменило.

Спокойно проспала всю ночь.

Съела завтрак.

Подвезла сына на работу.

И все это время тело моего любовника разлагалось на заднем дворе.

Все это представлялось фантастичным. Но что, если это — реальность?

Парковка у колледжа была практически пуста — во время летнего семестра занятий всегда мало.

Все равно мне стоило труда поставить машину. Солнце заливало все вокруг ярким блеском, отражавшимся от хрома немногих стоявших здесь автомобилей, так что я чуть не ослепла. Корпуса машин сверкали, испуская пламенеющие лучи. Они били по глазам не хуже артиллерийского снаряда.

Глаза у меня заслезились.

Я провела по ним рукой — на сетчатке заплясали черные треугольники и полосы, — сморгнула и прищурилась. Вылезла из машины и тут увидела его, припаркованный через четыре места от меня.

Красный «тандерберд» Брема.

Мне пришлось опереться о стену, чтобы не упасть. Он сидел в черной футболке.

С пластиковым стаканчиком в руке.

Напротив него сидела Аманда Стефански в своем оранжевом платье. Брем что-то рассказывал ей, а она весело смеялась. Глаза у нее сияли. Они заметили меня — я так и застыла с прижатой к стене растопыренной ладонью, явственно ощущая, как земля уходит из-под ног, — и переглянулись. Брем встал, оставив стаканчик и Аманду Стефански. В нескольких футах от меня он остановился:

— Шерри, с тобой все в порядке?

— Нет.

Он повернулся, кивнул Аманде, которая тут же отвела взгляд, и сказал:

— Пойдем-ка к тебе в кабинет, Шерри. Не будем делать этого здесь.

У себя в кабинете я первым делом глотнула воды из бутылки, что так и стояла у меня на столе с тех пор, как я несколько недель назад заглядывала сюда в последний раз.

«Аква-Пура». Гора на этикетке. Ручей, серебристо струящийся вдоль склона.

Вода оказалась теплой, явно выше комнатной температуры. Она отдавала затхлостью, как будто была собрана из лужи. Или зачерпнута из заброшенного колодца. Я села за стол. Брем навис надо мной.

— Слушай, — сказал он. — Ты что, переживаешь из-за Аманды?

— Нет, — выдавила я.

При чем тут Аманда?

— Ведь именно ты прекратила наши отношения, дорогая. Ну что ж, вы добились своего, ты и твой гребаный муж! Знаешь, он был очень убедителен, когда уткнул мне в лицо пистолет двадцать второго калибра. Я хотел тебя, не отрицаю, очень хотел — но не настолько, чтобы дать себя пристрелить.