Нас не брали в плен. Исповедь политрука - Анатолий Премилов

Солдаты раздобыли массу пакетиков с сухим составом фруктовых напитков: сыплешь в стакан порошок, нальешь водички, он растворяется, шипя, — и пьешь приятный напиток, как наши лимонады. Каждый пакетик имел рисунок фрукта, соку которого соответствовало содержимое напитка. В окрестностях города нашли большие склады пустых канистр емкостью по 20 литров. Наши шоферы запаслись такими канистрами, держали в них бензин, масло и вино. Для нашей легковой машины Терехов подыскал бочонок литров на сорок, наполнил его бензином и упрятал в пустой багажник.

В прилегающих к баракам и казармам домах жителей никого не было — хорошие особняки стояли открытыми и пустыми, некоторые были повреждены бомбежками. В стороне от парка находился канал, и на нем была маленькая гидроэлектростанция, но воды канал не имел. К большому каналу был подведен маленький; в нем вода была, бойцы стирали здесь белье и мылись.

Местность вокруг города была очень красива: близко было предгорье Альп, покрытое лесом, а перед ним луга, как красный ковер, все в цветущих красных маках. Все расположение дивизиона охранялось караулами, а ночами еще усиленными парными патрулями.

Здесь всему личному составу дивизиона я вручил гвардейские значки, которые предусмотрительно взял в отделе укомплектования. Вручая гвардейский значок, я поздравил каждого с гвардейским отличием и пожелал благополучного возвращения на Родину. В одной из батарей у всех солдат были наручные золотые часы, и кого ни спрошу, ответ был один: «Старшина дал». Я вызвал старшину для объяснения, и он рассказал: «В первый день, как вступили в Вену, недалеко от огневой позиции дивизиона горел магазин, а в нем масса часов. Зашел и вижу: полковник вынимает маленькие ящички и опрокидывает их в вещевой мешок. Ну и я последовая этому примеру, взял столько, сколько требовалось для наших батарейцев. Вам я боялся предложить, вы за это наказывали строго. А что, у вас нет золотых часов? Нате мои, у меня больше часов нет». Я сказал старшине, что мне его часов не надо, а вот награждать солдат надо было по правилам — оформить все приказом. Но раз так получилось, то менять ничего не будем.

Этот старшина был мастером часовых дел, набрал для себя запасных деталей к часам и хранил их в маленьком чемоданчике. «Тут все мое богатство», — говорил он, очень берег чемоданчик, но не уберег: в пути чемоданчик упал с машины, попал под колеса боевой машины, и все богатство старшины пропало.

Бойцы дивизиона узнали, что я плохо вижу вдаль и стали приносить мне очки: «Товарищ командир дивизиона, вот эти очки вам не подойдут?» Я примерял, но все были не по глазам, и я возвращал очки владельцу. Но вот солдат принес очки в легкой оправе, только с заушинами из золоченой проволоки. Я померил — они оказались по глазам. Эти очки я использую и теперь, хотя стекла вставлял в оправу уже несколько раз — все давил их в кармане. В другой раз старший писарь дивизиона сказал мне: «Товарищ командир, вы получили шахматы, что мы нашли в помещении, где жили немецкие летчики?» — «Нет, не получил». — «А я передал их начальнику штаба, он сам вызвался передать их вам». Немного погодя я спросил начальника штаба: «У вас шахматы, что передал писарь для меня?» Он сразу весь покраснел и не мог ответить, а потом сказал: «Вы знаете, у меня в Одессе тетя очень любит игру в шахматы, вот я ей и посылаю их в подарок». — «Покажите, — говорю, — посмотрю на них». А он опять: «Вы знаете, я уже зашил посылку и не могу ее распарывать, что тогда я ей пошлю?» Я сказал: «Вы сами оцените свой поступок и поведение», — и ушел. Этот одессит не гнушался в методах получения того, что считал нужным для себя.

Погода стояла очаровательная, дивизион жил по мирному пока режиму: велись занятия, уход за техникой, отдых после обеда — все по расписанию. Раз в послеобеденное время вблизи раздались выстрелы, напоминающие пушечные. Все выскочили из казармы-барака. Слышу крик: «Давай, теперь твоя очередь!» — и тут же грохнул выстрел. То два наших командира батарей Михайлов с Афанасьевым стреляли по мишеням, что выставляли из окопов, а в качестве орудия стрельбы использовали фаустпатроны. Всем составом командования дивизиона мы подошли к стреляющим, отругали их, а они бесхитростно оправдывались: «Надо же нам знать, как пользоваться этим трофейным оружием». Ну и что я мог сказать им? Я запретил стрелять, но сам подумал: война еще не кончилась, а вдруг придется здесь защищаться от немцев? Тогда фаустпатроны могли нам пригодиться. Доложив командиру бригады, я получил приказ: вывезти все фауст-патроны в отдаленное глухое место. Это было сделано. Нашли подходящий овраг и на нескольких машинах обезвреженные «фаусты» отвезли под наблюдением нашего арттехника и свалили туда.

1 Мая рано утром мы услышали приказ Верховного Главнокомандующего маршала И.В.Сталина. В приказе были радостные всему советскому народу слова, о том, что «народы нашей Родины встречают день Первого мая в обстановке победоносного завершения Великой Отечественной войны... Над Берлином Красная Армия водрузила Знамя Победы. Войскам союзников и Красной Армии удалось рассечь немецкие войска на две оторванные друг от друга части и осуществить соединение наших и союзных войск в единый фронт — это обстоятельство означает конец гитлеровской Германии... Смертельно раненный фашистский зверь находится при последнем дыхании. Задача теперь сводится к одному — доконать фашистского зверя. Идет последний штурм гитлеровского логова». Приказ объявили перед строем всему личному составу дивизиона. Всем разрешалось отдыхать по-праздничному. Но не обошлось без происшествий: ночью шофер штабной машины Васюков забрался на кухню, где повар подготовил завтрак для офицеров, и съел все котлеты, оставив офицеров без завтрака’. Повар проснулся от шума, производимого захмелевшим шофером, и немедленно доложил мне. Я приказал арестовать Васюкова и посадить на гауптвахту — в комнату в бараке; ее дверь заперли и поставили часового. Захмелевший еще крепче Васюков начал бить стекла в раме и вылез на улицу: его снова схватили, доложили мне, и караульный начальник предложил связать пьяного или запереть его в более надежное помещение. Часовой также сказал, что он по уставу мог стрелять в беглеца, но не стал, и просил запереть беглеца туда, откуда он не мог бы бежать. Под автомастерской был подвал с железной дверью и маленьким оконцем с решеткой, вот сюда и поместили арестованного. Сначала он колотил по двери, но на это никто не обращал внимания, и он начал петь песни. Только успели изолировать разбушевавшегося пьяного шофера, как в расположение дивизиона приехал наш генерал Вознюк. Он поздравил нас с праздником, обошел все расположение дивизиона и остался доволен. Услыхав песни из подвала, спросил, кто там. Я доложил ему все как было, и он одобрил мои действия: «Правильно сделали, нельзя допускать, чтобы один негодник портил всем праздник. Пусть посидит!» Когда Вознюк уехал, ко мне подошел начальник штаба дивизиона с просьбой выпустить шофера Васюкова: «Ведь такой праздник, а он сидит, вы понимаете это?» В ответ я сказал: «А вы понимаете, что он напился в офицерской столовой и оставил в такой день всех офицеров без завтрака, да еще продолжает безобразничать под арестом?» Начальник штаба больше просить не осмелился, но обиделся, что я не выпустил на свободу его земляка.

Недалеко от нашего расположения, на другой окраине города, оказался лагерь с угнанными немцами жителями из разных стран Европы. И вот 1 Мая этот лагерь ликвидировали — открыли ворота и разрешили всем идти куда желают. Группами по 5–6 человек, происходивших из одной страны, освобожденные уходили в свои края. Как правило, на тележечке они везли свое небогатое имущество и флажок своей страны.

Встречаясь с нашими воинами, мужчины снимали шляпы и низко кланялись, а женщины махали руками, а кто помоложе, посылали воздушные поцелуи. Радостно и приятно было смотреть на это шествие освобожденных людей — ведь наша армия освободила их, она совершила подвиг, освободив многие народы от гитлеровского рабства. Позднее нам удалось осмотреть бараки, в которых содержались угнанные в рабство люди: полумрак, духота, двухъярусные голые тесовые нары, маленькие окна вверху с крепкими решетками — теперь все пустовало, двери настежь и кругом пустота.

Днем 1 Мая мы с Тереховым выехали на прогулку. При въезде в центр города на перекрестке стояла девушка-регулировщица из 22-го батальона Военно-автомобильной дороги (ВАД-22). Перед самым нашим въездом она резко подняла красный флажок. В моем сознании мелькнула мысль, что к перекрестку на большой скорости идет танк, я крикнул Терехову: «Тормози!» — но он уже и сам нажал на тормоза. Наша машина подпрыгнула и резко повернула влево, к большим деревьям на обочине. Терехов рванул руль вправо, и машина, теряя скорость, упала на правый бок. Мы вылезли через левую дверку, а подбежавшие жители быстро подняли машину и поставили на колеса. Машина плавно легла на три точки — навески от дверей, находящиеся снаружи, и краска на них немного повредилась. А влево машину понесло от того, что правыми колесами она наехала на камень, вот они и не затормозили. Терехов нажал на стартер — машина заработала. Когда мы отъехали в сторонку, я подошел к регулировщице выяснять, почему она так неожиданно дала красный свет. Взволнованная девушка сказала: «Простите меня, товарищ майор, я попутала флажки, не докладывайте нашему начальнику». Я ответил регулировщице, что мы прощаем ее по случаю первомайского праздника и близкой победы.