Евангелие от Иисуса - Жозе Сарамаго

Иисус, потупившись, продолжал: Я встретил его в пустыне, и он возвестил мне, что в свое время дарует мне власть и славу в обмен на мою жизнь, но о том, что я его сын, – не сказал. Он опять замолчал, и молчали рыбаки. А как он явился тебе? – спросил Иаков. В виде такого, что ли, облака или, скорее, столба дыма. Дыма или пламени? Дыма. И больше ничего тебе не сказал?

Сказал только, что, когда настанет срок, он опять явится мне. Срок чего? Не знаю, может быть, срок жизни моей. Ну а когда же ты обретешь власть и славу? Не знаю. В комнате, где, несмотря на жару, била всех пятерых дрожь, опять стало тихо. Потом Симон с расстановкой спросил: Может, ты и есть Мессия, которого нам следует считать сыном Божьим, потому что ты пришел, чтобы освободить избранный народ от рабства?

Я – Мессия? Чего ты так удивляешься, улыбнулся нервно Андрей, как будто Мессией быть нельзя, а прямым сыном Господа – можно. Сказал Иаков: Мессия или сын Божий, я одного не постигаю – как узнал об этом Дьявол, если Бог даже тебе не открылся? Сказал Иоанн задумчиво: Мало ли какие дела у Бога с Дьяволом – почем нам знать. Пятеро переглянулись – страшно было и задумываться об этом, и Симон спросил Иисуса:

Что же ты будешь делать? – и Иисус ответил: Ждать, когда придет час, что же я еще могу.

А час был уже близок, но Иисусу предстояло до той поры еще дважды проявить свое чудесное могущество, хотя о втором случае предпочтительней было бы умолчать – потому что он опять дал маху и погубил смоковницу, причастную к какому-либо злу в той же мере, что и несчастные свиньи, ввергнутые с крутизны в море. А вот первый случай заслуживает того, чтобы о нем сделалось известно первосвященникам иерусалимским и быть высеченным золотыми буквами на фронтоне Храма, ибо такого никогда не видано было раньше и не будет видано впредь, вплоть до наших дней. Историки переломали немало копий, споря о том, по какой причине собралось столько и столь разнообразного народа в этом месте, – заметим кстати и мимоходом, что и о точном его положении споры не умолкают, поскольку одни утверждают – это мы уже вернулись к причинам, – что речь идет о самом что ни на есть обычном паломничестве, какие устраиваются спокон веку, другие же с пеной у рта твердят: Ничего подобного, столпотворение возникло оттого, что прошел и впоследствии подтвердился слух, будто прибыл из Рима чиновник с чрезвычайными полномочиями, чтобы объявить о снижении податей и пошлин, а третьи, не выдвигая никаких собственных предположений, заявляют, что даже малые дети не поверили бы в облегчение фискального бремени и изменение существующей системы в пользу налогоплательщика, что же касается столь массового наплыва людей, то пусть те, кто любит приходить на готовенькое, лучше дадут себе труд изучить состав и структуру этой толпы. Установлено и можно считать достоверным, что численность ее колебалась от четырех до пяти тысяч человек, не считая женщин и детей, и что все эти люди в определенный момент оказались без еды. Объяснить, по какой причине народ, от природы предусмотрительный и, кроме того, привычный к скитаниям и странствиям, никогда не пускающийся в путь, даже если путь этот – из одной деревни в соседнюю, без краюхи хлеба и ломтя вяленого мяса, на этот раз не взял с собой съестных припасов, никто не может да и не пытается. Но факты остаются фактами, и свидетельствуют они о том, что собралось там тысяч двенадцать-пятнадцать, если считать женщин и детей – а почему бы их, собственно, не считать? – голодавших уже на протяжении многих часов и намеренных рано или поздно отправиться по домам, хотя ясно было, что многие умрут от истощения по дороге или сядут по обочинам ее, вверив себя милосердию и благосостоянию прохожих. Первыми, как и всегда бывает в подобных обстоятельствах, начали дети – стали нетерпеливо требовать еды, а иные захныкали: Мама, я есть хочу! – и опасность того, что ситуация, как принято будет выражаться, выйдет из-под контроля, возрастала с каждой минутой. Иисус стоял в самой гуще толпы вместе с Магдалиной и четырьмя своими друзьями – Симоном, Андреем, Иаковом и Иоанном, которые после памятной истории со свиньями и после того, что выяснилось следом, были с ним теперь неразлучны, – но, не в пример прочим собравшимся там, они запаслись рыбой и несколькими хлебами и вполне могли бы закусить. Однако приниматься за еду посреди толпы голодных людей было бы не только проявлением самого гадкого себялюбия, но и небезопасно, ибо от необходимости до закона – один коротенький шажок, а кроме того, со времен Каина повелось, что справедливость лучше всего восстанавливать собственными руками – скорей будет. У Иисуса и в мыслях не было, что он чем-то может пригодиться такой прорве народа, устроившей толчею и давку, но Иаков и Иоанн с уверенностью, присущей очевидцам, сказали ему: Если ты сумел изгнать из человека бесов, которые его убивали, то сумеешь сделать так, чтобы эти люди получили еду, без которой умрут. Откуда же я ее возьму, у нас нет ничего, кроме той малости, что взяли мы с собой. Ты сын Божий, стало быть, можешь сделать это. Иисус взглянул на Магдалину, и та сказала ему: Ты достиг рубежа, откуда уже поздно сворачивать, и на лице ее была жалость – к нему или к голодным людям? Тогда, взяв шесть хлебов, что были у них с собой, он разломил каждый из них на двое и роздал их спутникам своим и так же поступил с .рыбами, и себе тоже оставил половину ковриги и половину рыбины. Потом сказал: Ступайте за мной и делайте то же, что я. Нам известно, что он сделал, но до сих пор непонятно, как это у него получилось, что он переходил от человека к человеку, каждому давая по кусочку хлеба и волоконцу рыбы, но у каждого оказывалось в итоге по цельной ячменной ковриге и по цельной рыбине. Так же и то же делали, идя следом за ним, Магдалина и четверо рыбаков, и там, где проходили они, будто веяло над полем благодатным ветром, и один за другим выпрямлялись полегшие колосья, и шелесту колосьев под ветром подобен был равномерный шум жующих ртов, возносящих благодарение уст. Это Мессия, говорили одни. Это волшебник, говорили другие, но ни одному из тех, кто стоял там, не пришло в голову спросить: Ты – сын Божий? А Иисус говорил всем: Имеющий уши да слышит, если не .разделитесь, то не умножитесь.

Уместно, своевременно и хорошо, что он явил чудо, когда обстоятельства потребовали этого. Но совсем нехорошо взыскивать с не заслуживших взыскания, а ведь именно такова была уже упоминавшаяся история со смоковницей. Иисус шел полем и почувствовал голод и, увидев при дороге одну смоковницу, приблизился, чтобы посмотреть, нет ли на ветвях плодов, но ничего не нашел, кроме листьев, потому что время плодоносить не наступило еще. И он сказал тогда: Да не будет же от тебя плодов вовек. И смоковница тотчас засохла. Сказала Магдалина, бывшая тогда с ним: Давай нуждающимся, но не проси у тех, кому нечего дать. Устыдясь, Иисус велел дереву ожить, но оно по-прежнему оставалось мертвым.

Туманный рассвет. Рыбак поднимается со своей циновки, глядит из окна на молочную пелену, говорит жене: Сегодня в море не пойду, ничего не видно. Те же или схожие слова произнесены были по обоим берегам Галилейского моря всеми рыбаками, озадаченными таким из ряда вон выходящим явлением, – в это время года подобных туманов не бывает. И только один, совсем не рыбак, хоть и выходит в море на ловлю и тем живет, поглядев с порога на непроницаемое небо и словно убедившись, что сегодня – его день, говорит кому-то, кто находится в доме: Выйду в море. Обернувшись через плечо, спрашивает Магдалина: Ты должен? – и Иисус отвечает: Пора. Он обнял ее и сказал: Наконец я узнаю, кто я и для чего я, а потом на удивление проворно и уверенно, хотя туман такой, что не различить и собственных ног, сбежал вниз по склону на берег, оттолкнул одну из лодок и принялся выгребать к невидимой середине. В тишине и тумане далеко разносятся звон уключин, стук весел о борта, плеск стекающей с них воды, и рыбаки открывают глаза, несмотря на увещевания верных жен: Раз уж в море не идешь сегодня, поспи подольше. В тревоге и беспокойстве глядят жители рыбачьей деревни на скрытое густым туманом море и, сами того не зная, ждут, чтобы смолкли внезапно стук весел и плеск воды, чтобы тогда можно было им разойтись по домам и закрыть двери на все замки, засовы и щеколды, хоть и знают, что это не поможет, если тот, о ком думают они, вздумает дунуть в этом направлении – слетят тогда все двери с петель. Туман расступается, пропуская Иисуса, но видит он лишь лопасти своих весел и корму своей лодки, а все прочее являет собою стену – поначалу мутно-пепельную, а по мере того как лодка приближается к цели, рассеянный свет делает туманную пелену белой и блистающей, подрагивающей, словно какой-то звук пытается пробиться сквозь нее и не может – глохнет, как в вате. И в пятне самого яркого света на середине моря лодка останавливается. На корме, на возглавии, сидит Бог.