Жена солдата - Маргарет Лерой

— Но что же мне сшить?

Мы роемся в моих швейных принадлежностях из комода. Копаемся в спутанных, разноцветных мотках ниток и лоскутов яркой шерсти. Находим простую выкройку элегантного приталенного жакета, которую я привезла, но никогда так и не использовала. На девушке-модели наряд смотрится роскошно, она выглядит, как состоятельная молодая женщина. Так молоденькие девушки выглядели до войны.

Бархатная шляпка цвета чернослива игриво надвинута на один глаз. На ногах у модели красовались тонкие и изящные туфельки. Эту девушку можно было представить в каком-нибудь роскошном отеле у барной стойки с сигаретой в длинном мундштуке и бокалом «сайдкара»[6] в руке.

Бланш заглядывает мне через плечо.

— Вот именно так я и хочу выглядеть, — говорит она.

Бланш усердно шьет каждый вечер. Спустя пять дней жакет готов. Она надевает его и идет в гости к Селесте. Цвет жакета оттеняет ее карамельные волосы и идеально ей подходит. Так неожиданно, но она выглядит повзрослевшей… она больше не девочка. Ее красота ослепляет меня.

— Выглядит потрясающе, — говорю я.

— Да, — соглашается Бланш.

Когда она уже собирается уходить, мы слышим велосипедный звонок, доносящийся из переулка. Иду открыть дверь. Это Джонни с подарком от Гвен: мешком белокочанной капусты и капусты листовой. Сегодня он как никогда суетлив. Джонни почти натыкается на Бланш, когда входит в дом.

— Ой, — произносит он.

Я замечаю, как он смотрит на нее: широко открытыми глазами, ошарашенно, словно он никогда раньше и не видел ее толком. Бланш тоже замечает его взгляд. Она смущена, ей даже несколько неловко в присутствии этого мальчика, с которым она когда-то вместе играла. Яркий румянец заливает ее лицо и шею. Оба молчат и не улыбаются.

Позже, когда она возвращается домой перед самым началом комендантского часа, я вспоминаю этот небольшой инцидент.

— Как жаль, что вы с Джонни больше не видитесь, — говорю я ей, особенно не задумываясь. — Помнишь, как вы играли вместе, когда были детьми? Вы часами носились по лесам. И я никогда не забуду тот день, когда вы устроили на веранде гонки улиток… Вы были, как Милли с Симоном…

Бланш пристально смотрит на меня, она не улыбается. Я понимаю, что выбрала неверный тон.

— Это было сто лет назад, мам, — равнодушно говорит она.

Жакет все еще на ней. Бланш подходит к зеркалу в гостиной и любуется на себя. Она поднимает волосы, раздумывая, как они будут выглядеть заколотыми наверху, открывая ее изящную белую шейку. Несколько светлых прядей свисают по бокам. Она похожа на желтый цветок на тонком стебельке, который поворачивается к солнцу. Приняв очередную позу, она улыбается своему отражению и гладит лацкан жакета.

— Неделю назад это была всего лишь старая портьера.

Я любуюсь ею, восхищаюсь тем, что она сделала из давно забытой вещи такую прелесть.

Волосы Гюнтера совсем побелели. Когда я это замечаю, — как всегда, когда понимаю, насколько отразились на нем прошедшие годы, — то думаю, что же он видит, когда смотрит на меня? Мои волосы по-прежнему темные, без признаков седины, но когда я случайно ловлю свое неулыбчивое отражение в зеркале, то вижу в своем лице какую-то новую суровость: крепко сжатые губы, нахмуренный лоб, как будто меня окружают трудности и я все время вынуждена защищаться.

Так что я стараюсь не смотреть в зеркала. Наша любовь теперь стала спокойнее, нежнее. Иногда мы просто засыпаем в объятиях друг друга, как давно женатая пара. Я благодарю судьбу за него, за его присутствие в моей жизни, в моей постели. Так легче переносить все происходящее.

Мы продолжаем получать новости о войне посредством радиоприемника, который мама Селесты прячет в одном из гробов мистера Озана. Бланш рассказывает нам про битву за Сталинград. Немецкая армия находится в городе, она окружена, но не сдается.

Я расспрашиваю Гюнтера.

— Что происходит в Сталинграде?

Вижу, как застывает его лицо, напрягаются мышцы вокруг рта.

— Это настоящий ад на земле, — говорит он. Я слышу отголоски страха, который всегда появляется в его голосе, когда он говорит о России. — Даже собаки и крысы покинули город, остались только люди. Говорят, что горит даже река. Там нет ничего, кроме огня и смерти…

Он запинается, как будто ни в моем, ни в его языке нет таких слов, которые могли бы выразить весь ужас.

— Это место называют братской могилой Вермахта, — продолжает он.

Мы радуемся приходу весны: трепещущим сережкам на деревьях, цветению на обочинах дорог, надежде, которая приходит с мягким воздухом и длинными днями. Бледно-желтыми утрами, когда ветерок приносит ароматы бутонов, а ночная влага еще лежит на траве, можно на некоторое время поверить, что жизнь не обязательно должна быть такой, что совсем не нужно бороться каждую минуту. Поверить в то, что всему приходит конец, и мы можем жить по-другому.

Весна уступает место лету. Прилетают ласточки. Мне нравится наблюдать за тем, как они летают над полями, как снуют вверх-вниз, словно плетут какую-то невидимую материю в широкой синеве неба.

В моем саду цветут розы, Белый лес наполнен пением птиц и тайнами, скрытыми под великолепным зеленым пологом. Мир вокруг раскрывает всю свою прелесть независимо от того, что происходит с нами, независимо от наших страданий и выбора, который мы делаем.

Глава 69

Это случается в разгар лета.

Однажды вечером, когда девочки уже в кроватях, за час до прихода Гюнтера, я сижу в гостиной с кучей вещей для штопки. Вдруг слышу тихий глухой удар в заднюю дверь. Я вскакиваю с мыслью о том, что какое-то большое животное врезалось в дверь — может быть, лошадь или корова вломились ко мне в сад. С бьющимся сердцем подхожу к двери и осторожно открываю ее.

У меня получается лишь чуть-чуть приоткрыть дверь: что-то давит на нее с другой стороны. Выглядываю в образовавшуюся щель. Я настолько сбита с толку, что в первую секунду не могу ничего разобрать и думаю, что мне на крыльцо подбросили кучу грязного серого тряпья. Присматриваюсь повнимательнее. О Боже! Куча тряпья оказывается человеком. Он лежит лицом вниз. Я продолжаю смотреть, и он поднимает голову.

— Боже, Кирилл.

Моргнув, он открывает глаза.

«Господи, пожалуйста, — думаю я, — только бы никто не увидел…»

— Вивьен. Я вернулся.

Голос Кирилла не более, чем скрипучий шепот.

Произошедшие с ним изменения приводят меня в ужас. Он и раньше выглядел жалким, оборванным и голодным, но теперь он почти прозрачный от слабости. Черты лица запали, под кожей видно кости — так он будет выглядеть, когда умрет. Вокруг рта и глаз залегли глубокие тени, похожие на синяки. Он кашляет, и этот кашель, словно хищный зверь, раздирает его изнутри, почти убивая.