Емельян Пугачев, т.1 - Вячеслав Шишков

Наследник весь превратился во внимание. Затем стали толковать о делах гражданских. Никита Панин сказал, что вот в его Иностранной коллегии приказные люди совсем иные, нежели в других приказах, и весь штиль Иностранной коллегии иной. А почему? Да потому, что он старается провести туда образованных, вроде Фонвизина, молодых людей. Наследник поднялся, и все поднялись.

– За компанию! Не обессудьте, господа, – проговорил он, как взрослый, и побежал вокруг зала.

Перешли в парадные комнаты наследника. Шесть карликов, одетых в зеленые атласные кафтаны и пудреные парички, стояли, как изваяния, вдоль стен концертной залы. Крупная французская собака Султан, подарок графа Чернышева, бросилась ластиться к наследнику. Тот схватил собаку за ошейник и поманил пальцем старого карлика:

– А ну-тка, Савелий Данилыч, садись!

– Куды, батюшка? – пропищал крохотный старичок, подкатившись горошком к Павлу.

– Как «куды»? Да на Султана.

Старичок, подпрыгнув, ловко сел на собаку, как на коня ездок.

– Але-але. Султан! – прихлопнул наследник пса.

Тот, виляя хвостом, радостно поскакал по кругу.

– Гоп-гоп, гоп-гоп, – попискивал старичок, лихо подбочениваясь, но вся душа его дрожала, он весь вспотел.

– Ну, Савелий Данилыч, – сказал Никита Панин под смех гостей, – ты рейтар изрядный... Прямо – казак!

Граф Строганов сел за клавикорды, нежно проиграл несколько итальянских мелодий. Ему аплодировали.

Вышел седой, долгобородый гусляр, одетый в синюю с галунами рубаху, в пояс поклонился на три стороны, сел, заиграл на певучих струнах «кавалерский балет». Ему помогали трое дударей. Двое карликов раздвинули портьеры, из кавалерской залы впорхнула красавица княжна Хованская, сделав присутствующим книксен, с легкостью и грацией стала танцевать. Глаза мужчин загорелись. Великий князь тоже засмотрелся на прелестницу.

4

Апартаменты Никиты Панина в Зимнем дворце были пышно обставлены. На полах ковры, стены в драгоценных гобеленах и картинах итальянских мастеров. Беломраморный, прекрасно сделанный бюст его невесты графини А. П. Шереметевой, золоченая елизаветинская мебель, тяжелые тканые портьеры. Но кабинет прост: мореного дуба мебель в прямолинейном строгом стиле, массивные, набитые книгами зеркальные шкафы. Огромный стол завален рукописями, делами коллегий и Сената.

У стола навытяжку круглолицый, краснощекий молодой человек, в небольшом парике и скромном костюме, он только что бросил писать, перо не просохло, пальцы правой руки запачканы чернилами. Он низко поклонился Петру Панину. Надменный генерал даже не счел нужным кивнуть ему. «Шляхтич[35] какой-нибудь, мразь», – высокомерно подумал он и сел по другую сторону стола. Никита, обращаясь к брату, молвил:

– Ваше превосходительство, позволь рекомендовать тебе: Денис Иваныч Фонвизин, дворянин, отпрыск достопочтенных родителей.

– А, – небрежно сказал Петр, едва удостоив молодого человека хмурым взглядом.

Фонвизин очень оскорбился, пухлые губы его чуть скривились, в груди под ложечкой заныло. «Ведь я и сам „фон“, а не кто-нибудь... Так зачем же такое небрежение?» – с горечью подумал он, косясь на генерала, и сердце его забилось учащенно.

– Денис Иваныч отменно изощрен в латынском и европейских языках, он кончил Московский университет. Хороший переводчик, даже комедию сочинил, «Корион», в Эрмитажном театре пойдет, – старался Никита как можно лучше отрекомендовать молодого Фонвизина. – Думаю приспособить его в Иностранную коллегию.

– Сколько у вашего батюшки душ? – посапывая, спросил Петр.

– Около пятисот, ваше превосходительство.

– Как это – около... Точно, точно!

– Четыреста восемьдесят девять.

– А... – удовлетворенно сказал Петр Панин и, не вставая, нехотя протянул чрез стол Фонвизину руку. – Ну, здравствуйте.

Никита Панин, улыбаясь полными губами, не знал, чем скрасить грубость брата. Положив руку на плечо Фонвизина, спросил:

– Ну что, ознакомился с турецкой дипломатией?

– Ознакомился, ваше высокопревосходительство.

– Путаная, каверзная... Ну да эту хитрость азиатскую мы разберем. Ну, иди с Богом, Денис Иваныч, отдыхай... Я тебя вот ужо представлю моему другу, датскому посланнику, барону Ассельбургу.

Братья остались одни. Никита сказал:

– Их род старинный. И мысли юноши под стать нашим: деспотию презирает искренно, а також-де и о бесправном положении крепостного мужика скорбит.

Вошли увешанные звездами, медалями, крестами гетман Кирилл Разумовский и знаменитый полководец, граф Петр Александрович Румянцев, побивший пруссаков при Гросс-Эггерсдорфском поле и одержавший многие победы в Семилетней войне с Фридрихом II. Они только что откушали у императрицы. Лакей, двигаясь неслышной тенью, подал фрукты, кофе, романею. «Комильфотный», картинный сибарит-гетман – весь в золоте, в алмазах; в руке шляпа с бриллиантовым аграфом. Красивое, несколько грубоватое лицо его удручено.

– Фу, фу... – сказал он. – Матушка гневается на меня. А за что, про что – не ведаю. Вызвала из Малороссии. Уж, почитай, с полгода торчу тут.

– Мало матушке ручки целуешь, гетман, вот и гневается, – сказал Петр Панин и насупился. – Надо матушке сладкие речи говорить да поддакивать. Надо спину гнуть, а ты горд, горд...

– Будешь гнуться – переломишься, – вздохнув, ответил гетман.

– А ты гнись так, чтоб гнулось, а не так, чтоб лопнуло.

– Я не бараний рог, – с достоинством бросил гетман и стал начищать маленькой щеточкой бриллиантовый перстень.

– Разве вы, граф Кирилло, не ведаете, чего ради государыня вас вызывала из Глухова? – спросил Никита.

– Да какие-нибудь наказы сочинять, клонящиеся до устройства гетманства, – ответил Разумовский, и хитрые глаза его завиляли. – Помимо сего, я дерзнул государыне на ее апробацию челобитную представить, где просил сделать гетманство наследственным в нашем, графов Разумовских, роде.

Никита иронически сощурился, сказал:

– Да, граф Кирилло, дело с гетманством путаное, старинное... «Це дило треба разжуваты...» Вот ее величество сим и занимается и ответа вам не дает до днесь... Но вам ли печалиться, Кирилло Григорьич?

Граф Разумовский молча посапывал и продолжал чистить бриллианты.

– А ну, Никита Иваныч, расскажи-ка о гетманстве-то, пожалуй, только кратенько, – полюбопытствовал Румянцев, поудобней усаживаясь в кресло. – У тебя это, как на ладони, а я как-то... не больно ясно...

– Могу, – согласился Никита. – Вопрос о южных окраинах я изучил досконально. Изволь, если хочешь. В аспекте историческом. Ну-с... В некоем царстве, в преогромном государстве, а именно у нас, когда Петр Первый еще двенадцатилетним мальчуганом был, польский король Ян Собесский разгромил под Веной турок. И приезжает к нашим царям-мальчикам, Петру да брату его Ивану, посольство и просит их взять эту хищную птицу, Турцию, под российскую корону. «Вся Греция и Азия ожидает вас. Встаньте твердой ногой в Крыму и возьмите Константинополь». Это завершилось тем, что любовник царевны Софьи, Голицын, дважды ходил войной на Крым и оба раза афронт получил. Петр Великий прорубил просеку не токмо в Европу, но и к Черному морю, дважды Азов осаждал... А наша матушка...

– Всемилостивейшая, – подсказал с ухмылкой Петр Панин.

– А наша государыня, будучи ума острого, не преминула сообразить, что первой угрозой от набегов на нашу южную окраину крымских ханов, данников Турции, – суть запорожцы. Недаром московские цари называли их – «витязи христианства». Запорожская Сечь, как вам ведомо, состоит из малороссийского казачества купно со всякими беглыми. Сия свободная военная община обрекла себя на тяжелую, мучительную жизнь, дабы охранять любимую отчизну свою от бусурманских орд да от ляхов. И заслуги их пред государством российским неисчислимы суть...

– А ну, выпьем, панове, за вильну Запорижску Сичь! – силясь разжечь себя, схлопал гетман в ладоши и плутовато подмигнул компании.

– Трохи годи, гетман, – в тон ему шутливо ответил Никита Панин. – Еще рановременно поднимать тост за казачество: при Полтавской битве, как вам ведомо, оно предалось шведам, и украинский гетман, Мазепа, России изменил. Блаженныя памяти Петр Первый разрушил Сечь и замест гетманства учредить изволил Малороссийскую коллегию. Но при дочери его, государыне Елизавете, ежели не запамятовал, в тысяча семьсот пятидесятом году, гетманство было паки восстановлено. И гетманом Малороссии был назначен... был назначен... – Тут Никита Панин, потехи ради, разыграл штучку: тер лоб, жмурился, как бы припоминая: – Кто, бишь, был назначен-то?.. Граф Кирилло, кто?

– Я! – с вернувшейся к нему веселостью ударил себя в грудь Кирилл Разумовский и легонько поскреб выше коленки ногу.

Все засмеялись. Никита, быстро разлив по бокалам романею, громко выкрикнул:

– Выпьем, друзья! Хай живе бывший гетман Разумовский!

– Як бывший? – всполошился гетман.