Балтийский эскорт - Николай Черкашин

…

Как утверждает немецкая военная статистика, Германия потеряла за годы второй мировой войны 783 подводные лодки. Из 39 000 немецких подводников погибли около 32000, 5000 тысяч попали в плен. Только 7% подводного флота уцелело ко дню капитуляции. Но и союзникам пришлось заплатить немалую цену германским подводникам: 2000 военных кораблей и судов торгового флота общим водоизмещением в 13,5 миллиона тонн. Погибли около ста тысяч военных и гражданских моряков.

Уинстон Черчилль честно признавался: «Единственная вещь, которая по настоящему меня тревожила меня в ходе войны - это опасность, исходящая от немецких подводных лодок».

У Топпа была Атлантика. У Егорова - Балтика. У каждого свой рубеж, свой барраж, своя судьба, своя жизнь. У каждого абсолютно непохожая жизнь, схожая лишь в одном - над головой висел один и тот же Дамоклов меч - крышка верхнего рубочного люка, который каждый из них закрывал и открывал по праву командира подводной лодки.

ЧУДО О МОРЕ [19]

Я никогда не спал под атласным одеялом и впервые испытал это блаженство в старом фольварке, где разместился мой разведвзвод. Хозяйка-немка постелила «герру лейтенанту» шикарную постель, которая после всех моих ночевок под натянутой на голову шинелью или нарубленном лапнике показалась мне ложем богов.

Я никогда не видел пылесоса. В нашей московской коммуналке, где с пушечным бабахом пыль из ковров выколачивали во дворе плетеными выбивалками, никто из наших соседей и представить себе не мог, что существуют такие агрегаты, какой я однажды увидел на постое в Гумбиннене.

Я много чего нет видел в свои двадцать лет. Но самое обидное - я никогда не видел моря. Я бредил им с детства, но видел только в кино. Поездка на юг была не по карману моим родителям. Даже второй год воюя в морской стрелковой бригаде, я моря так никогда и не видел.

И вот море засинело на наших войсковых картах. Оно было почти рядом, в каких-нибудь двадцати верстах. Наша морская стрелковая бригада готовилась к броску на Данциг. Две разведгруппы, высланные в предполье этого города, бесследно исчезли одна за другой, подтверждая самые худшие опасения комбрига: город был прикрыт глубокоэшелонированным оборонительным рубежом.

Командир разведроты капитан Баскаков вернулся из штаба бригады, озабоченно покусывая ус. Он посмотрел на меня с нескрываемой жалостью:

- Давай, Осоргин, собирайся… Направление все то же - на Сопот. Задача все та же…

Я сдал ему документы и отцепил с гимнастерки медали.

- А орденок? - кивнул на «звездочку» комроты.

- А это ей. На память.

Капитан усмехнулся и, как всегда, перед нелегким делом, раскрыл свой портсигар. Я достал свой, и мы, обменявшись по обычаю папиросами, закурили.

- Возьмешь мой броневик и Сементяя на мотоцикле… На рожон не лезь. Войны-то с гулькин нос осталось.

Перед выходом в поиск я успел забежать в расположение связистов. Лида вышла из палатки, встревоженно смотрела, как я отвинчиваю орден.

- Уходишь?

- Да так… Прошвырнусь неподалеку.

Мы уговорились с Лидой, черноглазой киевлянкой, сыграть свадьбу в первый же день Победы. Перед каждым серьезным заданием я отдавал ей на хранение, а если что - так и на память, все свои фронтовые сокровища: темно-вишневую «звездочку» за Неман, серебряный - отцовский подарок - портсигар и часы на цепочке, на руке у меня оставались другие - со светящимися стрелками. Она проводила меня в соснячок и крепко - на счастье - поцеловала.

С автострады на Данциг я почти сразу же свернул на узенькую шоссейку, тесно обсаженную старыми липами, а через пару километров велел водителю вырулить на лесной проселок. Я решил держаться подальше от основной магистрали. Сержант Сементяй пылил на своем мотоцикле впереди, не теряя нас из виду. По пулеметной башне, по броне хлестали ветки орешника, в смотровых щелях прыгала, качалась песчанная колея. Вцепившись в скобы, я ждал в любое мгновение взрыва под колесом или выстрела притаившегося фауст-патронщика. Но пока что судьба нас миловала, и километр за километром мы забирались на север все дальше и дальше. Немцы нам не попадались. Несколько раз мы объезжали остовы сгоревших грузовиков, поваленные телеграфные столбы, но ничего, что говорило бы о заблаговременно подготовленных позициях, опорных пунктах, не было. Прошел час другой… Солнце напекло броню, и я уже не раз прикладывался к фляжке с чаем, рискуя выбить на колдобине зубы.

- А вот не будет немцев, товарищ лейтенант, - уверял меня водитель. - Помяните мое слово, не будет.

- Почему не будет?

- Да они сейчас в порту. На пароходы грузятся да деру в море.

Потом в самом деле я помянул его слова: оборонять Данциг, как Кенигсберг, немцы не собирались. Выдохлись. Но кто же знал это тогда, когда мы колесили по померанским дорогам?

Сементяй притормозил мотоцикл и сделал нам знак. Мы подкатили. Я приоткрыл дверку.

- Товарищ лейтенант, приехали! - радостно возвестил сержант. - Дальше - море.

Я выбрался из броневика. Сквозь реденький соснячок проступала синевато-седая в белых зазубринках ширь. Море?! Неужели море? Забыв про все, про осторожность, я зашагал по хвойной подстилке навстречу рокочущему гулу. Сементяй пошел вслед за мной.

Далеко слева краснели черепичные крыши Сопота. Я видел их боковым зрением. Взгляд мой, ничем не сдержанный, вырывался в непривычно просторную даль.

Солнце, распластанное по взморщенному морю, выбегало, выкатывалось на берег золотыми блестками на спинах волн. Штормило… Серые валы вздымались на зеленый просвет, затем свивались в белые загривки и шли на берег враскось, вопреки всем законам физики. По плитам мола проносилась шальная волна, взбивая белые султаны, стремительно, как пальцы взбесившегося виртуоза летят по клавишам, срывая с них каскады звуков…

На внешнем рейде стояли три транспорта и два корабля, неразличимо одноцветные, будто отлитые из синевы морского свинца и придавленные синевой низких туч.

Широкий песчаный пляж был усеян обломками ящиков, обрывками тросов, противогазными пеналами, намокшим армейским рваньем…

В полукилометре справа громоздился штабель каких-то ящиков, прикрытых брезентом. За ним, прикрываясь от ветра, прохаживался долговязый автоматчик. Он поглядывал в мою сторону, не проявляя особой враждебности. Может, принял за своего, может, просто надоело воевать. Не сводя с него глаз, я сделал шаг по плотному, накатанному песку, затем другой, третий… Мне очень хотелось потрогать море рукой, попробовать на вкус. Сапоги погрузились в белую пену, холодная вода обжала голенища. Я сложил ладони ковшиком и зачерпнул. Книги не обманывали - море было соленым! Я отстегнул фляжку, вылил остатки чая и наполнил морем по самое горлышко. Пусть Лида попробует море первой из всей бригады!