Последний знаменный - Алан Савадж

«Если только Юань Шикай не пожелает перемен», — подумал он. Теперь можно было ожидать, что маршал обратится к Баррингтонам.

Вверх по течению Янцзы известие шло медленно, прошел месяц, прежде чем оно достигло Ханькоу. Тан отлучился в горы, и Виктория очень волновалась. Однако по возвращении он был немногословен.

— Мы должны ждать указаний от доктора Суня, — сказал он.

Они ждали. Но это распоряжение так и осталось единственным. Цыси так долго и прочно занимала свое высокое положение, что никто уже, казалось, и мысли не допускал о ее возможной кончине. Кроме того, доктор Сунь находился за пределами Китая, и даже если он узнал о смерти императрицы достаточно скоро, ему пришлось бы долго организовывать свое возвращение. Но самое главное — у него не было реальных планов, как использовать обстановку в стране в свою пользу.

Виктория давно уже это поняла. Доктор Сунь и его люди — лишь теоретики, мечтатели. Они понятия не имели, как следует действовать в реальной жизни.

А сама она имела понятие? Она просто была счастлива, счастлива как никогда раньше в своей жизни. Когда она впервые прибыла в Ханькоу, местные управляющие и занимающиеся делами Дома клерки встретили ее настороженно и с живым любопытством; несмотря на то что всем Китаем непререкаемо правила именно женщина, в бизнесе женщинам, по их мнению, не было места. Однако ее знание законов бизнеса и деловая хватка вскоре снискали ей уважение, хотя все и понимали, что Мартин Баррингтон — вот будущий босс, и всерьез следует воспринимать именно его. Она тешила себя мыслью, что ей удалось улучшить состояние дел. Роберт, судя по письмам, был весьма ею доволен. И не меньше, видимо, доволен тем, что она уехала, потому что ни разу не поинтересовался, хочет ли она вернуться в Шанхай.

Без сомнения, в городе примерно знали о ее порочной связи. Но у нее не было мужа, и она считалась полной хозяйкой своей жизни. Ни одна душа не могла даже заподозрить связь между визитами Тана и оружием на одном из складов просто потому, что оно оставалось нетронутым. Только она знала, что. оружие ожидает распоряжения доктора Суня. Которого, думалось ей, может и не поступить.

Итак, она жила более свободно, чем прежде, с уверенностью в том, что Тан вернется в ее объятия хотя бы раз в месяц. Она принимала меры, чтобы избежать новой беременности, а также, чтобы Мартин ненароком не встретился со своим отцом; Тан не проявлял ни малейшего интереса к мальчику. Похоже, Мартин догадывался о ее грешке, но для него она была тетей, а не матерью. И она Баррингтон. Он даже гордился ее скандальной известностью. Как только первая эйфория сошла, она готова была согласиться, чтобы ничего никогда не менялось в ее нынешней жизни.

И хотела надеяться, что никогда больше не увидит Адриана.

Создавалось впечатление, будто все затаились в тягостном ожидании. И прежде всего приходилось ждать решения предсказателей, которые никак не могли определить самый благоприятный день для похорон вдовствующей императрицы и императора. До определения этой даты все дела в империи остановились. Насколько знал Роберт, принц Цюнь взял в свои руки контроль над правительством от имени своего сына, императора Пуи. Это, разумеется, противоречило всем догматам конфуцианства, но к этому времени по большей части догматы были попраны самой Цыси.

Жизнь в стране продолжалась по инерции. Прошел год, отмеченный лишь незначительными волнениями, наконец был назначен день похорон.

— Ты поедешь в Пекин? — спросила Моника.

— Думаю, я обязан быть там, — решил Роберт. Как бы то ни было, он хотел видеть собственными глазами, что происходит.

Моника не стала его отговаривать. Она никогда не пыталась выяснить подробности его отношений с императрицей, хотя знала, что он входил в число ее ближайших доверенных людей. Однако Моника была весьма сдержанным человеком. В двадцать четыре года она приобрела еще большую стать и очарование, а также заняла положение хозяйки Дома Баррингтонов. Своими гладкими золотисто-каштановыми волосами и белой кожей, на которой веснушки казались не более чем пыльцой, в своих парижских платьях она притягивала взгляды куда бы ни шла, а приглашение к ее столу очень высоко ценилось. Роберту нравилось думать, что она — воплощение его прабабушки, которая, как ему рассказывали, в свое время отличалась таким же цветом волос и белой кожи и не меньшим числом желающих побывать у нее в гостях.

Но Роберту иногда казалось, что ее увлечение светской жизнью показное, и она считает, что это он хочет видеть ее душой общества. В уединении своих личных апартаментов она была терпеливой и любящей матерью. У Джеймса была гувернантка — англичанка леди Гарриет Стрингер, вдова, приехавшая из Гонконга. Моника почти всегда присутствовала в классной комнате во время занятий и часто продолжала урок после того, как миссис Стрингер заканчивала. Молодая мать с готовностью приглашала молодых тренеров учить мальчика игре в футбол и крикет. Она хотела, чтобы он получил всестороннее развитие.

Самое ценное, по мнению Роберта, было то, что, став его женой, Моника осталась той же девочкой, за которой он ухаживал на берегу реки Ханьхэ, думал, что потерял ее навсегда, и вдруг по счастливому стечению обстоятельств связал с ней жизнь. Прошло восемь лет, а они любили друг друга со все поглощающей страстью.

— У тебя вечный медовый месяц, — насмехался над братом Адриан.

— Мог бы и сам попробовать, — парировал Роберт с обычным для него чувством юмора.

Адриан смотрел на Монику ленивыми глазами.

— Возможно, — говорил он, — если мне посчастливится встретить другую Монику.

Роберт спросил Монику, не хочет ли она поехать с ним в Пекин, но жена предпочла остаться дома.

— У меня с этим городом связаны только дурные воспоминания.

Итак, он отправился один, взяв с собой только слуг, на сампане торгового дома по Великому каналу. Стояло начало ноября 1908 года, почти год прошел со дня смерти Цыси. Когда он прибыл в столицу, там уже собрались вельможи из всех уголков империи.

В день, когда процессия должна была выступить из города в сторону маньчжурского кладбища, улицы оказались запружены. Народ удивленно взирал на несметное число солдат, кавалеристов с развевающимися на ветру вымпелами, принцев и принцесс династии в белых траурных одеждах, мандаринов и наместников, буддистских жрецов и лам, в том числе и Далай-ламу, в шафрановых робах, всех с гирляндами цветов и под парадными зонтами, на тысячи евнухов, домашний скот, верблюдов и коз, а также музыкантов, играющих скорбные мелодии.

Траурное шествие длилось четыре дня. По пути вдоль колонны располагались плакальщики, которые жгли бумажные деньги, бумажных слуг, бумажную еду и бумажную одежду, которые должны сопровождать Цыси в мире ином. Расходы шокировали. Роберту сообщили, что общая сумма составляла два миллиона таэлей, из которых лишь четверть ушла на похороны императора, остальное пошло на поминовение Цыси.

И наконец, в 7 часов утра 9 ноября 1908 года вдовствующую императрицу замуровали в склепе, где уже лежали Сяньфэн и Цыань.

Пришло время возвращаться домой, а также настал подходящий момент для встреч и дискуссий. По пути из Пекина на кладбище следовало скорбеть, и не более. Но после того как склеп замуровали и императорский двор повернул в Пекин, Роберта вызвали к принцу Цюню. Он никогда не был знаком с этим принцем и, естественно, в глаза не видел нового императора. Роберт исполнил ритуал коутоу в императорском шатре перед таращившим глазенки трехлетним правителем империи и был препровожден в отдельный кабинет принца.

— Роберт Баррингтон! — приветствовал Цюнь. — Бывшая императрица говорила, что на вас можно полностью положиться при любых обстоятельствах и возможных затруднениях, переживаемых династией.

— Моя семья всегда поддерживала династию, ваше превосходительство, — осторожно согласился Роберт.

— Наступили тревожные времена. Успокоение для меня только в том, что есть люди, которым я могу верить, — продолжил Цюнь. — При необходимости я за вами пришлю, Баррингтон.

Роберт учтиво поклонился.

Ему пришло на ум, что регент — трусливый человек, ищущий поддержки своему режиму и толком не знающий, как этой поддержкой воспользоваться. На следующий день Роберт предпочел двигаться несколько в стороне от остальных участников процессии, которая теперь утратила подобие какого-либо порядка и превратилась в произвольно бредущую толпу. Вскоре к нему присоединился Юань Шикай. Маршал был в форме, и его сопровождала на марше рота солдат — очень красиво выглядевших людей, как и маршал одетых в форму хаки и вооруженных винтовками со штыками, разительно отличавшихся от кое-как одетых знаменных.

Роберт, конечно же, видел Юаня на расстоянии во время их выхода из города, но не пытался подъехать к нему. Он считал, что Юань должен подойти к нему первым. Именно это он сейчас и сделал.